У него не было выбора, кроме как верить в это.
Драстен обвел взглядом руины. Пока он грустно размышлял, опустилась глубокая ночь, и было слишком темно, что бы провести тщательный осмотр, что бы найти таблички и попытаться вспомнить формулы.
А что если таблички не здесь?
Ну, что ж. Тогда, вот почему здесь была маленькая, милая, ничего не подозревающая Гвен.
*****
Маленькая, милая, доверчивая Гвен уселась на капоте машины, жуя палочки сельдерея, пирожок с лососем и впитывая сохранившееся тепло двигателя. Она посмотрела на часы. Около двух часов прошло с тех пор, как она оставила Драстена у руин.
Она могла уехать сейчас. Просто прыгнуть в машину, со стуком захлопнуть дверь дать задний ход и пробуксовывая скрипнув шинами уехать в деревню внизу. Оставить сумасшедшего одного разбираться в собственных проблемах.
Тогда почему она этого не сделала?
Обдумывая закон всемирно тяготения Ньютона, она рассматривала возможность того, что масса Драстена была намного больше ее, она обречена быть притянутой к нему, пока он будет в близком соседстве, такая же жертва гравитации, как и Земля, вращающаяся по орбите вокруг Солнца.
Потерянная в мыслях, она рассеянно напевала, дрожа свернувшись калачиком на капоте, когда небо цвета индиго сгущалось к цвету черного кашемира, споря сама с собой и не приходя ни к каким выводам.
Она не могла стряхнуть чувство, что просмотрела один или больше важных фактов, что могли бы помочь ей выяснить, что все-таки произошло с Драстеном. Она никогда не выказывала никакого доверия - внутреннему инстинкту , она верила, что - внутренность управляла голодом и отходами, ничего гностического.
Но в последние тридцать шесть часов, что-то в ее - внутренности обрело дар речи и спорило с ее мозгом, и она была сбита с толку разногласием.
Гвен осталась в камнях и смотрела за ним какое-то время, прежде чем ей потребовалось тепло капота машины. Она изучала его с холодной беспристрастностью ученого, наблюдающего за, испытываемом в эксперименте, образцом, но ее изучение выявило больше противоречий, вместо того, что бы разрешить их.
Его тело было мощно развить, а мужчина не мог получить такое тело, как это без экстраординарной дисциплины, напряжения, и сознания способного к длительному сосредоточению. Везде, где бы он ни был до того как она нашла его в пещере, он вел активную, сбалансированную жизнь. Он либо работал не покладая рук либо был не разборчив в средствах, и она решила, что он больше работал, чем был не разборчив, потому что его руки были мозолистыми, консервативный, качок-аристократ не имел бы мозолей на пальцах и ладонях. Его шелковые черные волосы были слишком длинными, что бы считались подходящими лорду и джентльмену из двадцать первого века, но они были лощеными и хорошо подстрижены. Его зубы были ровные и белые, еще больше доказывая его заботу о своем теле. Люди, которые целиком отдавали свое внимание физическому здоровью, обычно также, были здоровы психически.
Драстен шел походкой, которая свидетельствовала о его уверенности в себе, силе и способности принимать трудные решения. Он был достаточно образован и хорошо-говорящий-на-его странном слово-изменяемом и, выходящем за рамки, языке.
Он не знал дороги из пещеры, и когда они вышли, она не пропустила многозначность заваленного туннеля и чрезвычайно быстро выросшей листвы.
О, Боже, они все мертвы, – прошептал он.
Гвен дрожала. Двигатель охладился, след тепла исчез.
Принцип Бритвы Оккама провозглашал, что самое простое объяснение, которое подходило большинству фактов, по всей вероятности, было верным. Самое простое объяснение здесь … он говорил правду. Он был, против его воли, как-то ввергнут в глубокий сон пять столетий назад, и возможно с помощью, какого-то потерянного знания, она пробудила его, падая на него.
-Невозможно, – воскликнул ее мозг.
Утомленная попыткой уговорить присяжных придти к консенсусу, она неохотно приняла сомнительный вердикт и признала, что не оставит его. Что если невозможное было возможным? Что если завтра он предложит ей конкретное доказательство того, что он заморожен во времени примерно на пять сотен лет? Возможно, он планировал показать ей, как это было сделано, некий передовой криогенный материал, потерянный во времени. Она не отметала выше указанное, если была даже отдаленная возможность раскрыть такую вещь. О, признай это, Гвен, не смотря на то, что ты - вышла из профессии, что вечно стояла поперек горла, несмотря на отказ продолжить исследование, ты все еще очарованны наукой, и ты хотела бы знать, как человек, так или иначе, спал в течение пяти веков и пробудился здоровым и невредимый. Ты никогда не опубликовала бы это, но тебе все еще интересно узнать.
Но это было больше, чем простое научное любопытство. Она подозревала, что это имело некоторое отношение к его носку, ее яйцеклеткам и страсти, которую она не могла приписать, исключительно, запрограммированному требованию в ее генах, что шумно требовали выживания ее расы. Ни один другой мужчина никогда не возбуждал в ней такого отклика.
Наука не могла объяснить ни нежность, которую она чувствовала при виде слез в его глазах, ни порыв укачивать его голову на своей груди, не для того, чтобы только действительно сорвать ее вишенку, а что бы ему было хорошо.
О, он по не многу занимал ее сердце, это и тревожило и окрыляло ее.
Заложив челку за ухо, он соскользнула с капота и стала подниматься на холм. Он достаточно долго был один. Пришло время поговорить.
*****
-Драстен, – голос Гвен разорвав, как свет темноту вокруг него.
Он спокойно встретил ее пристальный взгляд. Бедная маленькая девушка выглядела испуганной, все еще изобилуя решением.
Она смотрела прямо в его глаза и, если она почувствовала страх, подняла взгляд выше. Он восхищался в ней тем, что, не смотря ни на что, свое дурное предчувствие она подделывала с доблестью рыцаря, бросающегося в сражение. Когда он прогнал ее, он волновался, что она легко могла прыгнуть в свое металлическое чудовище и уехать. Облегчение, которое он почувствовал, когда мельком увидел ее идущей к нему через камни, было обжигающим. Не зависимо от того, что она решила думать о нем, она решила остаться с ним, он мог видеть это в ее глазах.
-Драстен?– Сбивчиво, но все же твердо, позвала Гвен.
-Да, девушка?
-Теперь тебе лучше? – осторожно спросила она.
-Я заключил временное перемирие со своими чувствами, – сухо сказал он: – не беспокойся, я не собираюсь вскакивать и мстить за потерю моих людей.
Пока.
Гвен бойко кивнула: – Хорошо.
Он мог сказать, что она не хотела обсуждать это, и охотнее, обвинит его в том, что он был сбит с толку, в то время, когда он совершенно обезумел. Она собиралась штурмовать этот вопрос окольным путем.
Он прищурил глаза, задаваясь вопросом, что она замыслила.
-Драстен, я запомнила твое стихотворение, теперь воя очередь сделать мне одолжение.
-Как хочешь, Гвен. Только, скажи мне, что ты хочешь от меня.
-Несколько простых вопросов.
-Я буду отвечать на них в полную силу моих способностей, – ответил он.
-Сколько грязи находится в яме(игра слов: hole – яма, дыра) в один фут шириной, девять дюймов длинной и три с половиной фута глубиной?
-Это – твой вопрос?– спросил он сбитый с толку. Из всех вещей, что она могла спросить…
-Один из, – торопливо сказала она.
Драстен слабо улыбнулся. Ее вопрос был одной из его любимых загадок. Его священник, Невин, агонизировал бы часа полтора, пытаясь точно вычислить, как много грязи было бы в таком месте, перед тем как рассмотреть очевидное.
-В дыре нет никакой грязи,– легко ответил он.
-Ну…, хорошо. Это была загадка и объясняет мне не многое. Возможно, ты слышал ее раньше. Как на счет этой: Лодка стоит на якоре с веревочной лестницей, опущенной вдоль борта. Ступени веревочной лестницы на расстоянии девяти дюймов. Морской прилив поднимается по шесть дюймов каждый час. Если одна ступень лестницы только касалась воды, когда прилив поднимался, как много ступеней погрузятся в воду после восьми часов?