— Если я когда-нибудь выйду замуж, то буду венчаться в этой церкви, — сказала Франсин.
Мы посидели на скамейках, опустились на колени на молельные коврики, благоговейно постояли перед алтарем.
— Как красиво, — сказала Франсин.
Мистер Каунсил напомнил нам, что пора ехать, и мы вернулись в гостиницу. Оттуда поехали на станцию, где сели на поезд, идущий в Престон Карстэйрз.
Когда мы приехали, нас ждала коляска, на которой был изображен замысловатый герб. Франсин подтолкнула меня:
— Герб Юэллов, — прошептала она. — Наш.
Некрасивое лицо мистера Каунсила выражало явное облегчение. Он безупречно выполнил поручение.
Франсин была возбуждена, однако, как и я, она почувствовала тревогу. Было очень весело шутить о тюрьме, когда находишься в тысяче миль от нее. Но все выглядит по-другому, когда до заключения в нее тебе остался всего один час.
Нас ждал строгий кучер.
— Мистер Каунсил, сэр, — сказал он, — это и есть юные леди?
— Да, — подтвердил мистер Каунсил.
— Коляска подана, сэр.
Он оглядел нас, и его глаза остановились на Франсин. На ней было простое серое пальто, которое носила еще мама, а на голове соломенная шляпка с маргариткой в центре и бантиком под подбородком. Она была одета очень просто, однако была очаровательна, как и всегда. Его взгляд перешел на меня, а затем быстро вернулся к Франсин.
— Залезайте-ка внутрь, юные леди, — сказал он. Копыта лошади зацокали по дороге, и мы поехали мимо железных изгородей и тенистых полян. Наконец коляска остановилась перед железными воротами. Ворота немедленно открыл мальчик, который отвесил нам поклон, и мы въехали внутрь. Коляска остановилась перед газоном, и мы вышли.
Мы стояли рядом, моя сестра и я, крепко держась за руки. Я чувствовала, что Франсин тоже боится. Мы увидели его, этот дом, который так горячо ненавидел наш отец и называл тюрьмой. Он был огромным и построен из серого камня, оправдывая свое название[1].
На каждом углу были сторожевые башенки. Я заметила зубчатую стену с бойницами и высокую арку, через которую разглядела задний двор. Он был очень большим, и я почувствовала благоговение смешанное со страхом.
Франсин крепко сжала мою руку, как бы набираясь мужества. Мы вместе зашагали через лужайку к большой двери, которая была открыта настежь. Около нее стояла женщина в накрахмаленном чепце. Кучер уже уехал через арку на задний двор, и внимание женщины было занято только нами.
— Хозяин готов принять вас тотчас же, мистер Каунсил, — сказала она.
— Проходите, — одобряюще улыбнулся нам мистер Каунсил, и мы вошли внутрь.
Я никогда не забуду, как я первый раз переступила порог этого дома. Я вся дрожала от волнения, смешанного со страхом и любопытством. Дом наших предков! — думала я. И потом — тюрьма.
О, эти толстые каменные стены, прохлада, которую мы почувствовали, когда вошли, величие огромного зала со сводчатым потолком, каменные полы и стены, на которых блестело оружие давно умерших Юэллов — все это привело меня в восхищение и одновременно пугало. Наши шаги гулко отдавались в зале, и я старалась ступать тихонечко. Я заметила что Франсин подняла голову и приняла боевой вид, что означало, что она волнуется, но не хочет, чтобы об этом знали другие.
— Хозяин сказал, чтобы вы прошли прямо к нему, — повторила женщина. Она была довольно полная, а ее седые волосы были зачесаны назад со лба и убраны под чепец. У нее были маленькие глазки и крепко сжатые губы. Она очень вписывалась в атмосферу дома.
— Сюда, пожалуйста, сэр, — сказала она мистеру Каунсилу.
Она повернулась, и мы поднялись вслед за ней по огромной лестнице. Франсин все еще держала меня за руку. Мы прошли по галерее и остановились у одной из дверей. Женщина постучала, и чей-то голос сказал:
— Войдите.
Мы послушались. То, что мы увидели, навсегда останется в моей памяти. Я плохо помню саму темную комнату с тяжелыми портьерами и большой темной мебелью, потому что в ней царил мой дедушка. Он восседал на стуле как на троне и был похож на библейского пророка. Он, очевидно, был очень крупным мужчиной, руки его были сложены на груди. Больше всего меня поразила его длинная роскошная борода, которая спускалась по его груди и закрывала нижнюю часть лица. Рядом с ним сидела женщина средних лет, ничем не примечательная. Я догадалась, что это тетя Грейс. Она была маленькой, незначительной и скромной, но, может быть, так только казалось по сравнению с величественной фигурой хозяина.
— Итак, вы привезли моих внучек, мистер Каунсил, — сказал дедушка. — Подойдите.
Последнее было адресовано нам, и Франсин подошла, потянув меня за собой.
— Хм-м, — дедушка пристально нас разглядывал, отчего у меня появилось чувство, что он ищет в нас какой-нибудь недостаток. И еще меня поразило, что он не обратил внимания на красоту Франсин.
Я ждала, что он нас поцелует или хотя бы поздоровается за руку. Вместо этого он нас оглядел с большой неприязнью.
Я ваш дедушка, — сказал он — и здесь ваш дом. Я надеюсь, вы будете достойны его. Без сомнения, вам многому надо будет научиться. Вы попали в цивилизованное общество. И вам нужно это хорошо запомнить.
— Мы всегда жили в цивилизованном обществе, — ответила Франсин.
Наступила тишина. Я увидела, как женщина, сидевшая рядом с дедушкой, вздрогнула.
— Тут я с тобой не согласен, — сказал он.
— Тогда вы неправы, — продолжала Франсин. Я видела, что она очень нервничает, но замечания дедушки задевали отца, а этого вынести сестра не могла. Она немедленно восстала против основного правила дома — что дедушка всегда прав. Он был так удивлен, что не сразу нашелся, что ответить.
Наконец он холодно сказал,
— Вам действительно нужно многому научиться. Я подозревал, что мы столкнемся с грубостью. Что ж, мы готовы. А сейчас мы первым делом поблагодарим Создателя за ваше благополучное прибытие и выразим надежду, что те из нас, которым необходимы смирение и чувство благодарности, получат эти добродетели, и мы пойдем по праведному пути, который является единственным приемлемым в этом доме.
Мы были в полном замешательстве. Франсин все еще негодовала, а я все больше унывала и боялась.
И вот мы, усталые, голодные, смущенные и напуганные, стояли на коленях на холодном полу в темной комнате и благодарили Бога за то, что он привел нас в эту тюрьму, и молили его о смирении и благодарности, которых требовал от нас дедушка за оказанный нам холодный прием.
В нашу комнату нас отвела тетя Грейс. Бедная тетя Грейс! Мы всегда между собой называли ее бедная тетя Грейс. Казалось, жизнь измучила ее. Она была очень худа, и ее коричневое платье подчеркивало желтизну ее кожи. Ее волосы, которые когда-то, возможно, были красивыми, были зачесаны вверх и забраны в довольно неаккуратный пучок на затылке. У нее были красивые глаза. Наверное, они не изменились. Они были карие с пушистыми длинными ресницами — немножко похожие на глаза Франсин, только другого цвета, но глаза моей сестры сияли, а ее были потухшими и выражали полную безнадежность. Безнадежность! Это слово очень подходило тете Грейс.
Мы поднялись вслед за ней по лестнице. Она молча шла впереди нас. Франсин состроила гримасу. Это была нервная гримаса. Я подумала, что Франсин нелегко будет очаровать обитателей этого дома.
Тетя Грейс открыла дверь и вошла в комнату, остановившись у двери и пропуская нас вперед. Мы вошли. Это была довольно милая комната, хотя темные шторы, закрывавшие окна, придавали ей мрачный вид.
— Вы будете здесь вместе, — сказала тетя Грейс. — Ваш дедушка решил, что нет смысла занимать две комнаты.
Я обрадовалась. Мне совсем не хотелось спать одной в этом жутком доме. Я вспомнила, как Франсин говорила, что не бывает все только плохо… или только хорошо. Всегда должно быть хоть чуточку другого. И сейчас эта мысль успокаивала меня.