— Салам алейкум, — сказал Папа.
— Алейкум ас-салам, — ответил бедуин. Затем он понес миски своим соплеменникам.
— Во имя Аллаха великого, милосердного, — пробормотал я. Затем я положил один финик в рот. Надолго он там не задержался. Во-первых, он был весь в песке. Во-вторых, он был таким твердым, что я чуть зубы об него не сломал. «Наверное, — подумал я, — это те самые финики, которые сокрушили зубы Байт Табити». В-третьих, они воняли так, словно несколько недель пролежали под дохлым верблюдом. Я подавился и выплюнул. Мне пришлось выполаскивать его вкус кофе, полным песка.
Фридландер-Бей тоже сунул финик в рот. Я смотрел, как он пытается сохранить невозмутимое выражение лица,
— Еда всегда еда, племянник, — сказал он. — В Пустой четверти нельзя быть привередливым.
Я понимал, что он прав. Стер песок с другого финика и съел его. После нескольких штук я привык к их гнилостному вкусу. Я думал только о том, что нужно подкрепиться.
Когда солнце сползло за край западной дюны, Фридландер-Бей снял ботинки и медленно встал на ноги. Моей кафией он подмел перед собой песок. Я понял, что он готовится к молитве. Папа открыл флягу и смочил руки. Поскольку в моей фляге воды больше не было, я встал рядом с ним и протянул руки ладонями вверх.
— Аллах йисаллимак, племянник, — сказал Папа. — Да благословит тебя Аллах.
Закончив омовение, я повторил ритуальную формулу:
— Омываюсь по приказу очистить себя от нечистоты и для того, чтобы стать достойным искать близости с Аллахом.
Снова Папа вел меня в молитве. Когда мы кончили, солнце уже совсем село и на пустыню пала ночь. Мне казалось, я чувствую, как песок отдает тепло. Ночью будет холодно, а одеял у нас не было.
Я решил посмотреть, насколько можно положиться на лживое гостеприимство Байт Табити, и подошел к их маленькому костру из высушенного верблюжьего помета, у которого сидели шестеро этих бандитов.
— Вы молитесь Аллаху, — сказал с насмешливой ухмылкой Мухаммад. — Вы добрые люди. Мы вообще-то молимся, но иногда забываем.
Его соплеменники загоготали. Я не обратил на это внимания.
— Нам нужна вода для завтрашнего перехода, о шейх, — сказал я.
Может, я мог бы просить его и повежливее.
Мухаммад немного подумал. Отказать мне он не мог, но и расставаться с частью собственных припасов ему не хотелось. Он наклонился вперед и что-то прошептал одному из своих. Другой бедуин встал, принес козий бурдюк с водой и отдал его мне.
— Вот, брат мой, — сказал он с бесстрастным лицом, — да будет она тебе приятна.
— Мы в долгу перед тобой, — сказал я. — Мы только наполним фляги и вернем тебе оставшуюся воду.
Бедуин кивнул, затем протянул руку и коснулся моих щитковых розеток.
— Мой двоюродный брат хочет знать, что это такое, — сказал он.
Я пожал плечами.
— Скажи своему двоюродному брату, что я люблю слушать музыку по радио.
А, — сказал Байт Табити. Не знаю, поверил ли он мне. Он подошел ко мне, когда я наполнял наши с Папой фляги. Затем забрал у меня бурдюк и вернулся к своим.
— Эти сукины дети не пригласили нас к своему костру, — сказал я, садясь рядом с Папой на песок.
Он только рукой махнул.
— Это ничего не значит, племянник, — сказал он. — Теперь мне надо поспать. Будет лучше, если ты будешь бодрствовать.
— Конечно, о шейх.
Папа устроился поудобнее на плотно утоптанном песке пустыни. Я посидел еще немного, погрузившись в размышления. Вспомнил то, что Папа говорил о мести, и вынул из кармана галабейи бумагу, которую дал нам кади. Это была копия обвинения, приговор и приказ о нашей депортации. Он был подписан доктором Садиком Абд ар-Раззаком, имамом мечети Шимааль и советником эмира по интерпретации шариата или религиозному праву. Я был рад увидеть, что шейх Махали вроде бы не был причастен к нашему похищению.
В конце концов, я решил лечь и притвориться, что сплю, поскольку понял, что Байт Табити следят за мной. Я растянулся на песке неподалеку от Фридландер-Бея, но глаза закрывать не стал. Мне хотелось спать, но я не осмеливался. Если бы я заснул, то мог бы больше никогда не проснуться. В сотне ярдов от нас я видел изящно округленную вершину дюны. Эта дюна могла быть в двести футов вышиной, и ветер выветрил ее мягкими, волнообразными изгибами. Мне казалось, что на самом гребне дюны я вижу величавый кедр. Я понял, что это только мираж, или, может, я уже сплю.
Я спросил себя, как же кедр может расти в этом безводном месте. Единственным ответом может быть то, что за ним кто-то ухаживает. Кто-то решил, что тут должен расти кедр, и очень постарался, чтобы он тут вырос.