больно, просто скажи это… не заставляй меня сидеть здесь и гадать, о чем, черт возьми, ты
думаешь. У меня сейчас голова лопнет.
– Почему ты не рассказывал мне про волосы? – выпалила она.
Бутч резко вскинул голову.
– Что?
– Я видела собеседование. С учеником. – Она указала на монитор. – Посмотрела
часть, в которой ты рассказываешь абсолютно чужому человеку что-то, о чем никогда не
делился со мной.
– Собеседование… а... ты про это.
– Да, про это.
Бутч снова потер глаз.
– Это не существенно.
– Да, похоже, я вынуждена постоянно гадать, сколько еще всего не существенного ты
мне не рассказываешь. В смысле, чего еще я не знаю? Прожив столько лет вместе, я считала,
что знаю все… я думала… – Она задохнулась, но смогла справиться. – Бутч, чего еще я не
знаю?
Когда он посмотрел ей в глаза, тревожное чувство поднялось по его позвоночнику.
Она смотрела на него так, будто совсем его не знала.
– Марисса…
– Я была разбита, увидев избитую женщину на диване в гостиной Убежища. Само…
уродство этой жестокости, страдания, боль в непосредственной близи, как она смотрела на
меня, умоляла одним взглядом. – Плечи Мариссы задрожали. – Я не рассказывала тебе,
потому что боялась напомнить о твоей сестре. Я не рассказывала тебе, потому что не хотела
расстраивать. Вот. Я высказалась. Я не счастлива от этого, не чувствую себя лучше после
этого… я просто скрывала это от тебя. О, а увидев снова своего брата, мое сердце
переломилось надвое, я была сломлена. Я начала скучать по некоторым моментам моей
прошлой жизни, и от этого почувствовала себя так, будто предаю тебя. – Она вскинула руки.
– Вот и все. А что ты скрываешь от меня?
Он открыл рот, но Марисса остановила его.
– Прежде чем ты начнешь говорить, я хочу, чтобы ты помнил, что я люблю тебя.
Люблю всем, что у меня есть, каждой частицей своей души. Но если ты не поговоришь со
мной начистоту, то я вернусь в Яму, соберу чемодан и перееду на время в Убежище. – Она
уверенно смотрела ему в глаза. – Мы не протянем долго, если ты продолжишь
приукрашивать происходящее, несмотря на нашу любовь. Если я продолжу приукрашивать
происходящее. Это плохая стратегия для наших отношений… а если ты чувствуешь себя так,
будто тебя заставляют здесь и сейчас принять решение? Словно я делаю тебе ультиматум?
Мне все равно. Если что-то встанет на пути наших отношений, что угодно, я смету
препятствие, не заметив… даже если это ты.
Бутч осознал, что перестал дышать, потому что легкие начало жечь… и, наполнив их
воздухом, чувство удушения не прошло.
Марисса серьезно покачала головой.
– Речь не о том, был ты когда-то с Хекс или нет. Речь о том факте, что, по-твоему, я не
смогу пережить это, если ты расскажешь мне. Ведь так? Ты не хочешь ранить мои чувства,
это благородно, но не подгоняй происходящее между нами под гриф «неважно». Это уход от
конфликта. – Она печально покачала головой. – То же самое с секс-клубом. И твоей
проблемой с минетом… которую ты тоже отказываешься обсуждать со мной. Суть в том, что
ты составил обо мне очень лестное, но весьма ограниченное мнение. Ты хочешь заботиться
обо мне, но строишь вокруг меня клетку… и, без обид, но я выросла в Глимере, где мне
указывали, что я могу или не могу делать в зависимости от того, кем я родилась. Я не стану
больше терпеть это.
Боже… казалось, будто его подстрелили. И не потому, что болело какое-то конкретное
место. Больше напомнило подступавший холод, когда ты истекаешь кровью из открытой
раны. То же головокружение и выпадение из реальности.
– Так, Бутч, что ты выберешь? – тихо сказала она. – Как ты поступишь?
***
Марисса замолчала, искренне не понимая своего хеллрена, о чем он сейчас думал,
услышал ли хоть что-нибудь из того, что она сказала. И это было странно: ее сердце не
стучало как сумасшедшее, ладони не вспотели… что, учитывая перепутье, на котором они
оказались, было удивительно.
С другой стороны, она высказала наболевшее максимально спокойно и нежно. Сейчас
все зависело от него; их будущее целиком и полностью было в его руках, во стольких
смыслах.
Когда он заерзал в кресле, она приготовилась к тому, что он уйдет, но Бутч просто
уперся локтями в колени и потер легкую щетину. Другая рука теребила огромный золотой
крест, который он носил поверх черной рубашки.
Так, ладно, сейчас на ладонях выступил пот.
– Я… эм… – Он прокашлялся. – Столько всего сразу.
– Я знаю. Прости.
– Не извиняйся.
– Хорошо.
По неясной причине тихое гудение компьютера стало таким громким, словно ее уши
так сильно хотели услышать что-нибудь от ее мужа, что усиливали внешние звуки.
Он снова прокашлялся.
– Я не знал, что настолько плох в этом.
– Плох в чем?
– В наших отношениях.
– Я по-прежнему люблю тебя. Я все еще хочу тебя. Ты ничего не испортил… и я тоже
часть проблемы. Я ведь тоже многое замалчивала.
– Не уверен насчет этого. Я про «испортил».
Сейчас она тоже подалась вперед, протягивая руку через стол, хотя не могла до него
дотянуться… вот вам и метафора.
– Бутч, не надо… прошу, не вини себя за это. Это никому не поможет. Поговори со
мной. Ты должен поговорить со мной… это все, что я хочу сказать.
– Ты говоришь намного больше этого.
Она вскинула руки.
– Я могу не ходить в тот клуб, если это настолько ужасно для тебя. Я могу не доводить
тебя до оргазма своим ртом, если это тебя не заводит. Я говорю только, что ты должен
объяснить мне причины, мы должны проговорить это… сказать что-то еще кроме «потому
что ты хорошая девочка, а хорошие девочки так не поступают и не способны справиться с
этим».
Бутч вытянул пальцы и постучал по губам.
– Я не рассказывал тебе про ночные кошмары, потому что они настолько выбивают из
колеи, что обсуждать это – последнее, чего мне хочется, когда я не думаю об этом. Я
чертовски сильно злюсь, когда вижу это дерьмо, и мне кажется… поговорив об этом, я дам
кошмарам большую власть над собой.
Она подумала о разговоре с шеллан Рейджа прошлой ночью.
– Уверена, что Мери выскажет прямо противоположное мнение. Чем больше ты
говоришь об этом, тем меньше власти оно имеет над тобой.
– Может. Не знаю.
Мариссе захотелось проявить настойчивость, но она сдала назад. Ей показалось, что
дверь приоткрылась, и последнее, что ей нужно – захлопнуть ее своим напором.
– А что до минета… – Краска прилила к его щекам. – Ты права. Я не хочу обсуждать
это, потому что стыжусь себя.
– Почему? – выдохнула она.
– Дело в том…
Скажи, подумала она, видя его колебания. Ты можешь это сделать… расскажи мне.
Его взгляд метнулся к ее.
– Слушай, я не заинтересован в том, чтобы ты подвергала детальному анализу все, что
я собираюсь сказать. Как я должен преодолеть себя. Ясно?
Брови Мариссы взмыли вверх.
– Разумеется. Обещаю.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал все, хорошо. Но если ты начнешь грузить меня
психотерапией, то я не приму это адекватно.
Она никогда не вываливала на него «психотерапию», и прекрасно понимала, что он
проводил сейчас границы, чувствуя уязвимость.
– Я обещаю.
Бутч кивнул, будто они заключили сделку.
– Я рос в католической традиции. В настоящем католицизме, а не повседневно-
привычном смысле этого слова. И, прости… но меня учили, что только шлюхи и потаскухи
делают это. А ты… ты – все, что я когда-либо захочу в женщине.
Внезапно он опустил взгляд, казалось, не в силах продолжить.
– Почему тебе стыдно? – прошептала она.
Он нахмурился так, что почти все лицо исчезло под его бровями.