— В задницу, — себе под нос сострил проснувшийся в очередной раз Толька, не пожелав опубликовать громче. И непозволительно злорадно засмеялся, представив, как из задницы деточки — сестры тонкой струёй появляется и раздувается в пузырь шаровая молния.
Всё равно услыхали: «Вот ты и есть пьяный Кок! Съел?»
— Правильно. — И уже быстро, почуяв, как надоела: — Страшный шар он может что? — И сама отвечала: — Взорваться сможет, наткнувшись на препятствие, а может и просто поиграть — пожалеть, не затронув смертью никого. Дети, а что нужно закрывать в случае грозы?
— Окна, двери, форточки…
— Трубу, заслонку, подпол!
— Как же, подпол! Как туда молния залезет?
— Там дырочка есть.
— Точно есть, её ещё на зиму затыкают.
— Задницу заткнуть, — совсем осмелел Толик.
— Накажу! — прекращает бабушка дебаты.
— А как накажешь, бабуль?
Дети желают схватить, повалить, связать и наказать гнусного шутника. Но не получается: все руки заняты: они держатся за животы.
Дети многое знают, невзирая на возраст. Но! Учить малых детей осторожности всё равно, что предупреждать цыплят. И снова учёба.
— И те — детки неразумные, — говорит учительница менторским тоном, — и другие. Цыплята ещё хуже детей: сами бросаются под ноги. За ними нужен глаз да глаз. Это опасно. Одни играть хотят, клюя сандалии. Другие что? А только играть и целовать… Кто? Кого?
— Мы — цыплят.
— Они на пуховые шарики похожи, — заметила Оля— Кузнечик.
— Ленка: «А помните как Даша… сразу двоих…?»
Это сказано зря. Даже ради учёбы зря. Даша мгновенно заплакала: «Я не виновата — я, они сами — и–и, а — а–а!»
— Я и говорю: никто не виноват, случайность, а вот ведь как выходит иной раз…
ЦЫПЛЯЧЬИ ДУШИ
«… Я и говорю: никто не виноват, случайность, а вот ведь как выходит иной раз…»
— Ой, откуда эпиграф?
Да, было и такое в жизни дома в самом начале нынешнего лета.
Сначала над цыплятами нависла подошва сандалии величиной с куриное небо. Потом небо опустилось. Раздался слабый хрусток — шепоток, а потом округу потряс невообразимый Дашин вой.
От цыплят остались две маленькие бесформенные грудки, чуть ли не кашица. Был и плач, и рыданий хватало на всех.
Ревмя ревели Даша с двумя Олями. Толик, надув через нос глаза, молчал в стороне: ему не положено ни плакать, ни, тем более, рыдать, ведь он мужчина. Из глаз брызнули и залили очки вовсе не слёзы, а выжимки, сусло, издержки принципиально нечувствительной скупости.
И поначалу печалилась вся ребячья гурьба. А потом случились, как водится в таких случаях, похороны малых божьих созданий. То, что осталось от цыплят, подгребли лопаткой. Вместо гробов применились вместительные, на целую роту цыплят (в будущем — груз двести… стоп, забыли, это кощунство!)… спичечные коробки «Swenska Faari». Засунули туда прахи, вдвинули внутрь спичечной рубашки.
Процессион! Процессион! Ура, мы устроим шикарные похороны! Умчали в огород организовывать Процессию Прощания, Прощения, Пращувания. Что значит пращувание? Никто не знает. Может, выпускание камней из пращи? Украинцы поправят, если что. А наши люди взялись за дело с азартом неоспоримого и предпочтительного на все случаи жизни русского «авося».
1
Дедова пристань, полоскательный мосток, а теперь ещё церковь, траурный зал, кладбище и поминки расположены в одном месте. Это берег Кисловки. Совсем неподалёку от взрывного полигона. Кошек хоронят совсем в другом месте, нежели курицыных детей.
Церковь, а в нем траурный зал. В зале, как полагается, приглушённо и по — деловому беседуют организаторы:
— Панихиду надо бы…
— Кто будет поп?
— Не поп, а священник.
— Разница, что ли, есть?
— Кто его знает.
— Священник святее!
— Поп — толоконный лоб.
— Ему панагию или ризу следует…
Оля — Кузнечик сбегала и за тем, и за другим. Это вафельное полотенце с юродивыми махрами и тёткина шаль.
— Корону!
Принесли известную уже всему миру сорбонскую корону.
— Я, чур, с кадилом.
— Пороху принести?
— С ума стронулся, Михейша! Ты чего! Это же не… Молчи!
Детям не положено знать увлечений старших.
Соорудили кадило. Собственно, мастерил только Михейша из подручных заготовок, а остальные только мешали. Полуделом занималась только Даша, которая принесла совок — без совка бы не обошлись — и Толька. Толька принёс из сарая лопату. Без неё тоже бы не состоялось. А кадило — это ржавая железная банка то ли от английской, то ли от американской тушёнки, на крышке которой Ленкой когда — то был нарисован абрикос, похожий на бычье сердце, а бабкой сбоку сначала было написано «варенье», а потом зачёркнуто, оторвано, насколько хватило умения, и приклеена бумажка «томаты» (ну никуда без этих проклятых мерикосов!)… Съели абрикосы — помидоры. В дне гвоздём пробили дырки. Приделали проволочную ручку. Засыпали банку сухими листьями и иголками. Полыхнуло. Пожелтела от жара этикетка. Изнутри кадила невкусно пахнет обычным дымом. Затушили. Задумались.