И Мила явственно ощутила запах яблочного пирога, пробравшийся в комнату через полуприкрытую дверь. Она почувствовала, как засосало под ложечкой от голода, и сглотнула горькую слюну.
– Век буду за тебя Богу молиться. Если бы не ты, пропала бы Люсенька, внученька моя ненаглядная, в этой тайге проклятущей. Почитай два дня искали. Думала, что уже и не увижу больше сердечную. От голода и холода ведь могла помереть. Или зверь какой…
«Ничего себе! Я тут загибаюсь после аварии, а они даже не придут и не посмотрят. Может, я уже концы отдала! – злилась Мила. – Вместо того чтобы «Скорую» для меня вызвать, о какой-то Люське беспокоятся, которая где-то там в какой-то тайге заблудилась. Они у меня сейчас забегают, засуетятся! Я им покажу, кто миром владеет и правит!»
Она попыталась встать, но головокружение словно приковало ее к кровати.
«Да что они – совсем звери? Мне же помощь нужна, скорая и немедленная! Почему никто не бежит спасать меня, избавлять от боли? Почему никому до меня нет никакого дела? Звезда я или кто, в конце-то концов?»
– Сколько же она страху-то натерпелась, горемычная. И так уж умом-то слабенькая, а тут такая напасть. Это я, старая, виновата, недоглядела. Годы-то уж не те, не успеваю за ней уследить. Она у меня ведь как вихрь: так быстро со всеми делами управляется, что за ней не угонишься. И быстро решения принимает. – Раздался тяжкий вздох. – Не думает совсем. Что у нее в голове? Трудно мне с ней стало. То вроде спокойная-спокойная, я так даже и сердцем отойду, тоже успокоюсь. А потом вдруг сразу раз – и давай концерты устраивать. Да ты, Алешенька, ешь пирог-то. Вот я тебе кусок побольше отрезала, вкусный получился, как Люсенька любит – с яблоками и медом. У нас ведь сегодня вроде как праздник. Вроде как еще один день рождения: живой Люсеньку нашли. – И старушка всхлипнула.
– Степанида Макаровна, да вы не плачьте, все же хорошо закончилось, – уверенно произнес мужской голос. – Теперь я буду помогать вам приглядывать за ней. Раз нашел, можно сказать – спас, значит, теперь тоже отвечаю.
«Бархатистый баритон», – невольно отметила Мила и удивилась, что в подобной ситуации способна еще обращать внимание на какой-то там голос. Но она действительно никогда прежде не слышала столь приятного, что тут такого странного? «Нет, у истинного злодея никак не может оказаться такого приятного голоса! Интересно, каков он внешне?» – Мила вдруг на какой-то миг забыла о себе, что случалось крайне редко и было даже почти нереально для нее.
Разлюбопытившееся не на шутку воображение уже лихо рисовало образ обладателя чарующего голоса: высокий, крепкого телосложения, темноволосый, внешне грубоватый, но внутри – ах, как хотелось бы! – добрый, ласковый и нежный. Очень уравновешенный, мужественный и ответственный. В общем – настоящий мужчина. «Не иначе как сам Алеша Попович – русский богатырь!» – не удержалась от ехидства Мила.
– Да ты давно ли в этих глухих краях, надолго ли? – спросила старушка.
– Второй год пошел. Решил еще на годик задержаться… А пирог-то у вас знатный получился, никогда такого вкусного не ел, – явно перевел разговор приятный баритон.
«Интересно, когда же кто обо мне-то вспомнит? Они хоть знают, что я тут лежу после аварии и нуждаюсь в помощи врача? Я вообще здесь или меня здесь нет?» – выходила из себя Мила, возмущенная просто неслыханным к ее важной персоне равнодушием. Может, они и понятия не имеют, кто она?
– Не переживайте так за внучку. Вот поживет здесь немного – и привыкнет. Тайга суровая, но справедливая. Очистит и разум, и тело, все по своим местам расставит, – успокаивал старушку баритон.
«Нет, ты не Алеша Попович. Ты – чудовище! Тут лежит и страдает королева великосветского мира, наисветлейшая светская львица, олицетворение женственности и обаяния. Он же, чурбан неотесанный, аристократические беседы с какой-то старушенцией разводит. А меня, вселенскую диву и умопомрачительную знаменитость, оставляет без какого-либо внимания и помощи. Каков негодяй! Вот точно – он стар, уродлив и… у него голова набита соломой!» – заключила мысленно Мила, так как возникшее вдруг, словно ниоткуда, женское любопытство к этому еще невидимому, но уже заинтересовавшему ее всего лишь по необычному тембру голоса представителю мужского сословия осталось неудовлетворенным.
– Надо же Люсеньку будить. Пирог стынет, а она любит горяченький, – засуетилась старушка.
«Ну вот, опять она про свою Люську! Свет клином, что ли, на ней сошелся? Что там за Люсенька такая? И где она? Лежит, наверное, в соседней комнате и ждет своего любимого пирога. Кстати, моего любимого тоже. Коза драная! В тайге она, видите ли, заблудилась! А на кой ляд вообще туда поперлась, дура безмозглая?.. Интересно, сколько этой ненормальной лет и как она выглядит? Наверняка какая-нибудь дурочка деревенская», – думала, сочась злобой, Мила, и маленький червячок ревности шевелился где-то там внутри: она ненавидела конкуренцию в любом ее проявлении, так как привыкла быть единственной и неповторимой.