Мой голос был спокойным, почти сухим, пока я все выговаривала в его раскрасневшееся лицо. Моя реакция на него была миролюбивой, потому что я не хотела распалять его гнев, и подпасть под еще большее искушение все же покормиться им, сверх того, что я уже испытывала. Оба погибших офицера были из числа его людей. Он имел право злиться, и я знала, что пока он на мне срывается, он может сдерживать скорбь. Люди готовы на многое, лишь бы сдержать первую волну истинного, вызывающего тошноту горя, потому как стоит тебе ее испытать, кажется, словно она никогда тебя уже не оставит, пока со всем этим не будет покончено. Существуют пять стадий скорби. Отрицание — первая из них. Когда ты увидел лежащие у твоих ног тела, трудно не пропустить ее, но не всегда следующие стадии идут по порядку. Скорбь не аккуратная череда этапов. Можно перепрыгивать с одного на другой, можно застрять на том или ином, а может случиться так, что вы вернетесь к тому, который уже пережили. Скорбь это не что-то ясное и упорядоченное. Она запутанна, и от нее хреново. Биллингс хотел на кого-то кричать, а я просто удобно подвернулась под руку; в этом не было ничего личного, я это знала. Я стояла на пути его крика и позволяла ему меня обволакивать, проходить сквозь меня. Я не купилась на все это, и искренне не принимала его на свой счет. За эти годы слишком много людей мне кричало в лицо, в то время как дорогие им люди лежали мертвыми на земле. Люди жаждали мести, они думали, что после нее им станет легче; иногда так и случалось, иногда — нет.
— Я закончу работу Биллингс, но в первую очередь мы должны убрать отсюда задержанных.
— Слышал, ты подобрела; видимо, так и есть.
Я подняла бровь.
Зебровски оставил людей в форме, которым раздавал указания, чтобы те охраняли вампиров, все-таки он был здесь старшим офицером РГРСС. Он окликнул, почти бодрым голосом:
— Биллингс, Анита убила трех вампиров, пока те в нас стреляли. Я зацепил одного, но именно ее пули прикончили этих троих. Неужели ты хочешь, чтобы она была еще безжалостней? — Его лицо выражало такую же искренность и дружелюбие, как и его интонация. Он тоже понимал, каково терять своих людей.
Биллингс повернулся к нему — любая мишень подойдет:
— Я хочу, чтобы она выполнила свою проклятую работу!
— Выполнит, — ответил Зебровски, сделав примирительный жест рукой, — Она сделает это, как только мы уберем кое-кого из толпы.
— Нет, — отрезал Биллингс, указывая на закованных вампиров. — Я хочу, чтобы они видели, что произойдет с их друзьями. Я хочу, чтобы они знали, что произойдет! Я хочу, чтобы они увидели это! Я хочу, чтобы они, черт подери, поняли, что ждет каждого, абсолютно каждого из них. Эти проклятые кровопийцы не смеют убивать копов в Сент-Луисе и не умереть после этого. Только не здесь, не в нашем городе. Они должны к хуям сдохнуть за это и я требую, чтобы Блейк выполнила свою чертову работу и показала этим ублюдкам, что их ждет! — Он закончил последнее предложение наклонившись так близко к лицу Зебровски, что слюна попала на его очки.
— Ладно, Рэй, давай-ка прогуляемся.
Зебровски коснулся его руки, пытаясь увести Рэя подальше от тел, вампиров и меня.
Биллингс, чье имя, очевидно, было Рэй, отдернулся от прикосновения и направился в сторону закованных и стоящих на коленях вампиров. Они отреагировали, как люди: отпрянули, с проявившимся на их лицах страхом. Боже, все они умерли совсем недавно, поэтому их лица были настолько человеческими.
Один из полицейских немного неуверенно преградил ему дорогу, начав:
— Лейтенант...
Биллингс, достаточно сильно, чтобы тот споткнулся, оттолкнул с дороги стоящего ниже себя офицера. Мужчина потянулся за своей дубинкой, но не мог ее применить против лейтенанта, а с учетом двенадцати дополнительных сантиметров роста и еще как минимум двадцати двух дополнительных килограмм мышц числившихся на счету у Биллингса, офицер, лишенный весомых физических аргументов, отступил без вариантов. Блядь.