Он провел рукой по волосам, но завершить это движение помешал хвостик, поэтому ему пришлось снять резинку, и густые прямые волосы рассыпались по его печам. Они упали вокруг лица как темно-синий занавес, бледно-голубой ободок в зрачках стал насыщеннее, почти василькового оттенка, а темная часть зрачка цвета полуночной голубизны, так похожая на глаза Жан-Клода, стала более синей, на грани темно-сине-серого.
Теперь он беспрепятственно провел рукой по волосам, и принялся выписывать небольшие, нервные круги в ограниченном свободном пространстве кухни. И так он оказался прямо передо мной. Он вышагивал, как находящиеся постоянно в движении, несчастные большие кошки в зоопарке, которые в конечном итоге, сходят с ума. Его густые волосы упали вперед так, что при поворотах, они беспорядочно опускались вокруг лица. В утреннем свете его волосы казались чересчур синими, но сейчас, при глубоком световом спектре, выдержанном в таких насыщенных, похожих на пламя, оттенках золота, часть его волос была богатого, глубокого оттенка синего, когда другая казалась черной так, что от ярких и темных оттенков его волос… замирало сердце.
Наконец, он остановился передо мной, его грудь вздымалась, как после длительной пробежки. Жилка на шее билась под кожей, уже ставшей смуглой после занятий бегом без майки во время весенних тренировок. Наш Синрик неплохо загорел. Он уставился на меня: глаза расширены, губы приоткрыты на треугольном лице, волосы в художественном беспорядке.
Меня подмывало сдвинуть волосы обратно с его лица, с его глаз, но я осталась стоять, прислонившись к шкафчикам. Я потеряла бы свой контроль, если бы двинулась к нему, и потеряла бы еще больше, если бы коснулась его волос. Если мы собирались ссориться, я не хотела делать это, когда мои пальцы будут запоминать теплый шелк его волос.
— Я волнуюсь за тебя, — сказал он, наконец.
— Прости, — отозвалась я, и попыталась снова отхлебнуть кофе, но поняла, что больше не хочу. Я поставила чашку на стойку рядом с собой.
— За что ты просишь прощения? — не понял он.
Я пожала плечами.
— За то, что тебя расстраивает моя работа, наверное. — От Мики или Натаниэля я бы приняла это, признала и, может быть, даже согласилась, но Синрик еще не заслужил права предъявлять претензии, и он — не мой босс.
— Я — вертигр, Анита. Я могу чувствовать запах твоих эмоций, и ты не расстроена.
— Теперь ты говоришь мне, что я чувствую, — сказала я.
— Ты хочешь, чтобы все свелось к ссоре. А я не хочу ссориться.
Я скрестила руки под грудью и снова прислонилась к шкафчикам.
—Я тоже не хочу ссориться, Синрик.
— Пожалуйста, называй меня хотя бы моим именем.
Я вздохнула.
— Син; прекрасно, я тоже не хочу ссориться, Син. Ты знаешь, что я ненавижу это прозвище.
— Знаю, вот только ты еще много чего ненавидишь во мне.
— Это нечестно, — воскликнула я.
— Может, и нет, зато — правда. — Он подошел еще на два шага, так, что при желании я могла бы с легкостью прикоснуться к его груди. — Мне неподвластно изменить свой возраст, Анита. Но это не навсегда, скоро я повзрослею.
Я обхватила себя за плечи, потому что так и тянуло прикоснуться к нему. Это было одним из преимуществ и недостатков того, что он являлся животным моего зова. Было очень приятно касаться любого подвластного мне животного, и особенно обнимать свое собственное, ведь Синрик как раз моим и был. Несмотря на рекордно огромное количество моих животных зова, мне не было никакой разницы, я хотела прикасаться ко всем, кто оказывался рядом со мной.
Было чертовски тяжело бороться с чувством безумного желания кого-то обнять и вдыхать запах его кожи.
— Вот только я тоже становлюсь старше, — заметила я.
— Да, старше годами, но, как человек-слуга Жан-Клода, стареть ты не будешь.
— Четвертой метки пока нет.
— Но ты завершила триумвират с Дамианом, а он тоже вампир.
— Он — мой слуга-вампир; мы не уверены, изменит ли это стандартный процесс.
— Понимаю — есть вероятность, что ты разделила свою смертность с Дамианом, а не он разделил с тобой свое бессмертие, но до сих пор вы оба выглядите великолепно. Думаю, ты просто не хочешь признавать, что дело совершенно не в возрасте.
— Мне очень жаль, что у меня заморочки по поводу того, чтобы спать со старшеклассником.
— В этом году я оканчиваю школу, Анита, и на что ты будешь ссылаться потом?
— Понятия не имею, что ты подразумеваешь под этим.— Я изо всех сил старалась сдерживаться, потому что боялась, что Синрик — Син — собирается произнести какие-то очень взрослые вещи, которых слышать я не желала.
— Натаниэлю было всего девятнадцать, когда ты его встретила; Джейсону тоже. Мне всего на год меньше. Значит, дело не в возрасте, Анита.
Я посмотрела в его глаза — глаза, почти с безумным оттенком голубого — и не смогла этого выдержать. Я не могла смириться с мыслью, что он знает, что я не люблю его. Не могла вынести того, чтобы услышать, как он произносит это вслух, и все же, часть меня хотела, чтобы кто-то это сказал, если это будет значить, что он вернется в Вегас и в моей жизни окажется на одну персону меньше, о которой нужно заботиться. Я устала, и это не касалось полицейской работы, а того, что никто не может встречаться с таким количеством народа. Ты можешь с ними трахаться, но не можешь с ними заводить отношений. Возможно, я была готова выбросить Синрика из своей постели и жизни не из-за него самого, а потому что должна найти способ сократить количество людей в моей жизни, а учитывая то, насколько юным он был, казалось разумно, что исключен будет он. Состояла ли моя проблема с Синриком не в нем лично, а в том, что у меня было слишком много любовников? Я коллекционировала их, как сумасшедшая старушка — кошек, вот только я могла позволить себе кормить их и заботиться о них всех. У меня просто истощились эмоциональные ресурсы или я так убеждала себя.
Была ли я на самом деле готова расстаться с одним, чтобы просто легче встречаться с оставшимися? Следуя этому раскладу, пришлось бы поступить дерьмово. Черт, не хорошо называть мужчин, которых я любила и с которыми спала, «оставшиеся». Если я собираюсь порвать с Синриком, а Натаниэль рискует потерять еще одного брата, мне необходима причина получше, чем эмоциональное истощение, не правда ли?
Я протянула руку, коснулась его волос, и убрала их назад от его лица. Его волосы были такими мягкими, мягче, чем у Натаниэля, и почти такими же густыми. Я хотела сказать: дело не в тебе, а во мне, но это прозвучало бы как чертово клише. Может, потому, что в этом заезженном выражении содержится намного больше правды, чем хочется верить людям. Ты можешь быть прекрасным человеком, замечательным любовником, самым лучшим другом — но это так не работает. Твою мать, что б меня…
Он прижал мою руку своей, удерживая ее у своего лица. Закрыв глаза, он уткнулся лицом в мою ладонь, потираясь щекой, помечая меня своим запахом, как делают все кошки. Была ли я его? Был ли он моим? «Черт, да откуда мне знать». Как я могла не знать по прошествии более года? Как я могла не знать ответа на это? «Блядь, что же это со мной? Что, черт возьми, было неправильно… со мной? С… ним и со мной, с нами? Нет, со мной. Со мной. Да что со мной не так?»
Другая его рука обвилась вокруг моей талии, крепко притянув меня к себе. Это был жест обладания, обозначающий завоеванную территорию для потенциальных соперников. Это мое, а не ваше; мое и точка, вот эта рука вокруг меня, втягивающая меня в его жизнь. Но мне это таким не казалось.
Я уставилась на него, изучая его лицо и пытаясь найти в нем то, что поможет мне понять, что, черт возьми, я все-таки чувствую.
Он притянул меня еще ближе к себе, и я опустила руки на его талию, не для того, чтобы обнять его, а чтобы сохранить ту последнюю крупицу дистанции между нашими телами. Я знала, что находилось под шелковыми спортивными шортами. Знала, что он может предложить, и мне известна была моя реакция на прижимание к нему даже через одежду. Это была не просто любовь, заставляющая так меня реагировать на мужчин в моей жизни, и так или иначе, если я реагировала на Синрика подобным образом, то это чтото да значило. Я не была уверена, что хочу этого, что бы это ни значило.