Он попытался притянуть меня ближе, но я напрягла руки и осталась на расстоянии. Он не возобновил попыток. Он просто отпустил меня и отступил на шаг назад, так что мы больше не соприкасались.
Я потянулась к нему, но глянув на его лицо, опустила руки. В его глазах был не гнев, а разочарование, боль. Я не хотела это видеть. От этого вида в моей груди все сжалось, а в горле образовался ком, который, казалось, мне ни за что не проглотить, словно я задыхалась от чегото более твердого, чем слова.
— Я не ревнивый, — начал он, — но после всего, что я слышал и чувствовал, чем ты занималась с Микой и Натаниэлем, а мне даже не позволила обнять тебя… — Он покачал головой, делая отстраняющий жест руками. Синрик повернулся и подошел к раздвижным стеклянным дверям, отходя от меня как можно дальше, не покидая комнату.
Я не знала, что делать. Если бы Натаниэль не принял его, как брата, если бы Жан-Клод так не гордился его достижениями, если бы он не пытался так чертовски усложнить все, о чем его просили, если бы… как бы я себя чувствовала, никогда больше снова не увидев Синрика здесь, на этой кухне? Что если я никогда больше не увижу его в игре света и тени? Он был прекрасен, купаясь в свету, который придавал его волосам длиною до плеч насыщенные оттенки синего и черного, словно кто-то окрасил его в цвет темной океанской воды, но… но, я могла жить без него. Я скучала бы по нему, но не стала бы ломать голову, помогая ему выбирать колледжи и трахать его. Слишком сильно ощущался конфликт интересов. Могли бы вы кого-то растить, целовать его и отправлять каждый день в школу, затем спать с ним, и оставаться в порядке? Не думаю.
Я решила попробовать быть честной. Не уверена, что это ослабило бы ком в груди и горле, но это все, что я могла. Я подошла ближе, но не настолько, чтобы прикоснуться к нему.
— Мне жаль.
Он сказал, не глядя на меня:
— Чего?
— Того, что меня не хватает на всех.
Он повернулся и нахмурился, взглянув на меня:
— И что это значит?
Я открыла рот и закрыла. У меня не хватало слов, чтобы выразить это.
— Видишь, Анита, это — не настоящая причина Ты опять ищешь оправдание для своего «нет».
Я покачала головой:
— Это не так, черт возьми.
Он повернулся, скрестив руки на голой груди.
— Тогда поясни. — Он бросил слова, как перчатку. Теперь была моя очередь поднять ее и принять вызов, или жалко и трусливо оставить лежать ее там.
— Я не знаю, как провожать тебя в школу, обнимая на прощанье, ходить на родительские собрания, встречаться с учителями, и в то же время — заниматься с тобой сексом. Это ощущается так неправильно, словно я делаю что-то не правильное. Никто больше в моей постели не заставляет меня чувствовать, что я делаю что-то безнравственное.
Хмурый взгляд сменился озадаченным, и затем — полуулыбкой.
— Ты серьезно, что ли?
— Совершенно, — ответила я.
— Мне на самом деле лишь на год меньше, чем было Натаниэлю и Джейсону, когда ты их встретила.
— Но я же не спала с ними, когда им было по девятнадцать, и кроме того, тогда я была на три года младше.
— Я всего на пять лет младше Натаниэля, — сказал он.
У меня нестерпимо чесались руки заткнуть пальцами уши, напевая при этом «ля-ля-ля-ляля». Я и правда не думала о нем в таком свете.
Он резко и коротко хохотнул.
— Ты не подсчитывала, да?
Мне стало неуютно, но я старалась не ежиться.
— Я действительно не думала о том, что вы так близки по возрасту.
— И было все путем, потому что ты не слишком-то и задумывалась на эту тему?
Я просто не знала, что на это ответить, поэтому так ему и сказала:
— Не знаю.
— Ты старше Натаниэля на сколько — семь лет, правильно?
Я кивнула и пожала плечами. Я боролась с тем, чтобы не отвести в сторону взгляд, потому что, честно говоря, с одной стороны меня это тоже беспокоило.
— Тебя действительно так беспокоит эта разница в возрасте, даже эти семь лет?
Я кивнула:
— Да, так и есть, и я заботилась о нем, защищала его. Думаю, это был бы конфликт интересов, пытаться научить его самостоятельности и при этом спать с ним.
— Он был комнатной зверушкой, когда вы встретились, и не просто покорной, а такой, которая вообще не способна за себя постоять. Он рассказывал, что прежде, чем ты настояла на прохождении терапии и сделала его более независимым, он был простой жертвой, ожидающей подходящего убийцу, который придет и завершит дело.
Я не смогла побороть удивление и лишь спросила:
— Он так и сказал?
Синрик кивнул.
—Думаю, что не потеряй я тогда с ним контроль над метафизикой, я так и держала бы его на расстоянии, Синрик.
— Син, — автоматически поправил он, с нотками усталости в голосе.
Я вздохнула.
— Ладно, Син. Ты ведь понимаешь, что это прозвище не поможет мне преодолеть всю эту запретную фигню?
— О каких запретах ты говоришь? — спросил он.
— Ты подросток, о котором мне нужно заботиться. Думаю, настоящим пределом для меня являются родительские собрания, Синрик… Син.
— Я положила руки на бедра и, наконец, придала взгляду твердость.
Ощущение было приятным, даже оправданным. — Ты не должен ходить на родительские собрания к кому-то и с ним же трахаться, Син, понятно? В этом, по правде сказать, и проблема. Это просто неправильно.
Он рассмеялся, опершись на стеклянные двери, с все еще скрещенными на груди руками.
— Тогда перестань посещать родительские собрания.
— Что? — вылупилась на него я.
— Перестань посещать все эти родительские посиделки. Я не думаю о тебе, как о своем родителе, Анита. Ближе всего к матери для меня была Вивиан в Вегасе, и она не совсем поматерински относилась к своим сыновьям, но поверь мне, я никогда не думал о тебе в таком ключе. — Он нахмурился, разворачивая плечи, чтобы еще больше прислониться спиной к стеклу, затем отвел руки назад, положив ладони на нагретое солнцем стекло, и когда его торс оказался в обрамлении света, я поняла, что бледно-голубой шелк его шорт совсем не светонепроницаем.
Я отвела взгляд, чтобы не пялиться на то, что так явно демонстрировал мне солнечный свет. Желание видеть его силуэт в солнечном свете заставляло все мои протесты о родительском чувстве казаться или же глупыми, как чрезмерное отрицание той дамочки, или же кровосмесительными. Я чувствовала, что начинаю краснеть, и так сильно желала иметь возможность прекратить это дерьмо.
— Ты же не считаешь себя моей матерью. — Его голос стал звучать немного ниже.
Я покачала головой, потому что он оказался прав. Я не считала себя его мамочкой, просто…
— Но учитывая родительские собрания и тому подобное, все это ставит меня в подобную… роль. Неужели ты не понимаешь? Я не могу делать что-то подобное и при этом…, — я неопределенно махнула рукой в его сторону, — …делать это!
— Жан-Клод мой законный опекун, и он получает удовольствие от посещения всей этой родительской канители. Натаниэлю это тоже нравится. Старший брат за меня. — И в голосе Синрика слышалась настоящая радость, когда он произносил последнее.
Тогда я взглянула на него, и на его лице читалось неприкрытое счастье. Стоя прислонившись к дверям, и купаясь в солнечном свете, он был счастлив, расслаблен, самим собой, больше собой, чем когда только пришел к нам. Мне не пришлось бороться с собой, чтобы не взглянуть на нижнюю часть его тела, потому что мне нравилось видеть такое его лицо.
Он не просто стал выше и мускулистее с тех пор, как оказался в Сент-Луисе. Я получала удовольствие, наблюдая, как он взрослел, становился тем, кем мог стать. Мне нравилась эта часть также, как я получала от нее удовольствие, наблюдая когда-то за Натаниэлем или Джейсоном, или…или Микой. Мы все больше стали самими собой.
— Ты прав, Жан-Клод получает удовольствие от всего этого попечительства.
Син засмеялся:
— Его немного смущает вид спорта, но в целом ему нравятся посещения.
— Он тобой гордится, — сказала я.