Конец отступления.
А тут приближается и конец визитов, пора расставания с кухнями, перехода от приветствий к прощаниям. Мы еще продолжаем делать взаимные открытия, спустя годы в коридорах вокруг нас витают еще не завершенные сюжеты. Я еще отвечаю на их настойчивые вопросы о Папе и говорю, как был бы нужен им его приезд, что тогда они услышали бы то, что каждому из них нужнее всего. Сам, в свою очередь, спрашиваю, сознают ли они тот факт, что открывшуюся перед людьми после сокрушения старых мифов духовную пустоту они – именно они, интеллектуалисты – должны помочь заполнить (одни это понимают, до других, живущих конкретикой напряженных будней, это пока не доходит). Мимоходом затрагиваем тему молодежи, и я чувствую, сколь глубоки и остры разногласия поколений. Здесь также наступила дезинтеграция, одни бычатся на других, атмосфера наэлектризована взаимными претензиями. Реально же наступает пора прощальных объятий, а я думаю, что так и не успел практически ничего уяснить и о чем-либо сказать, хотя бы о том, что лежит на сердце (хотя я свято обещал себе воздерживаться от советов): они всё еще слишком мало думают о своих многонациональных соседях по Союзу, а, ведь, именно им, русским, предстоит теперь сказать решающее слово в деле подлинного равноправия культур и языков. Может, скажу им в следующий раз, если, даст Бог, перерыв будет короче? А может, говорить об этом и не придется? Тем временем хлопают дверцы лифта, зарешечивая моих друзей с их поднятыми на прощание руками и словами:
«Пусть всё будет хорошо!».
Будет ли?
Очень популярный теперь и чрезвычайно интеллигентный сатирик Михаил Жванецкий сказал: «Когда я однажды услышал, как диктор радио оговорилась, рассмеялась и исправилась – я понял, что наступила свобода».
А хороший поэт Владимир Корнилов высказался стихами, смысл которых я попробую передать: «Я не готов к свободе – по собственной ли вине?… Ведь она много труднее, чем неволя. Я ждал ее так долго, болея и трепеща. А когда она пришла – я не готов к ней…».
Я слышу, как они учатся произносить это слово, чувствую, как вслушиваются в его звучание. Лишь бы только его не трепали всуе.
2
Так заканчивается мой русский месяц.
Я еще хожу по московским улицам, где прохожие окидывают друг друга странными косыми взглядами: сначала внимательно смотрят на руки и лишь затем бегло – выше. Когда-то давно эти уклончивые взгляды выводили меня из себя (почему они не смотрят прямо в глаза?), пока я не понял, что это навык проверки покупок – а вдруг человек несет что-то, за чем имеет смысл постоять в очереди! – и лишь затем проявление интереса к своему ближнему.
Я хожу по городу словно бы подобревшему, без фальшивой мишуры, более свойскому, который учится в день своего рождения уличному веселью и естественности. По городу всё ещё неудобному для жизни, где нет ни нормальных телефонных справочников, ни нормальных, т.е. точных планов хотя бы центральных районов, поскольку всё это было, очевидно, строго засекречено, и где в киосках уже с утра не сыщешь свежей газеты, хотя не будешь иметь проблем с приобретением теоретического ежемесячника, скажем, компартии Уругвая («У меня только зарубежная пресса» – высокомерно цедит сквозь зубы киоскер в Сокольниках, когда у него смиренно спрашивают «Правду» или «Комсомолку», и небрежным жестом обводит десятки теоретических ежемесячников из разных стран мира).