Поэтому я терпеливо выжидал, успокаивал ее, выдерживал эти длительные паузы, позволял освоиться со мной. Мало того – под градом ее случайных вопросов на разные темы я как бы сдавал беспрерывный экзамен по всем предметам, а его результатов так никогда и не узнал, поскольку экзаменаторша обычно ответы не комментировала: ее реакцию можно было лишь угадывать по легкой тени на лице, отведенному взгляду, жесту рук, протяжному «дааа…»
Здесь отступление в форме совета: если вам когда-нибудь, подобно мне, доведется иметь дело с русскими вдовами, оберегающими значительные творческие архивы, не удивляйтесь их осторожности, долгим вступительным беседам, даже недоверчивости. Ведь вы – что ни говори – иностранцы, а законы, традиции и интеллектуальный опыт этой страны таковы, какими они сложились. Это первое. Второе – к вдовам стучатся и разные прохиндеи, фанатики, опасные в подобной ситуации маньяки. Надо быть чутким психологом, чтобы не навредить другим или себе. Третье – сюда прибывают люди с Запада, обычно вполне приличные, но воспитанные в атмосфере свободы и не слишком понимающие, что из открытого им нужно оставить при себе, а что можно придать публичной огласке, чтобы, благополучно вернувшись домой, не навлечь беду на своих русских собеседников. Ах, эта обаятельная, радостно улыбающаяся, бесконечно восторгающаяся и доверчивая западная молодежь! Сколько раз, видя, как они благоговейно входят в писательские дома, чтобы терпеливо выслушивать ответы на длинный перечень заготовленных заранее главных вопросов, я обменивался с хозяевами понимающими взглядами, выражавшими мысль: симпатичные, славные ребята, но – БОЖЕ МИЛОСТИВЫЙ, ЧТО ОНИ ПОТОМ ТАМ У СЕБЯ НАПИШУТ И ОПУБЛИКУЮТ? Да, я вместе с русскими платил унизительную цену признания ненормальных правил, ведь во всем этом главным, тем не менее, оставалось элементарное человеческое право делиться с другими собственным или самого близкого человека духовным наследием. Наконец, четвертая предпосылка недоверия, с каким можно было встретиться: сложные ситуации во взаимоотношениях различных групп, личные обиды, проявления злопамятства, последствия актуальных публикаций, иногда желание такого посмертного освещения самого дорогого человека, чтобы он выглядел более монолитным и бронзовым. И, впятых, о чем уже была речь – они хотят знать, серьезный ли вы человек, действительно ли вы интересуетесь самым важным для них лицом или, может быть, другие великие усопшие интересуют вас больше. Когда я упоминал порой – самым осторожным образом, что кроме человека, память о котором берегут в этом конкретном доме, меня интересуют и другие, что я намерен посетить и иные подобные семьи, разговор иногда начинал искрить и потрескивать: появлялось напряжение. Не удивляйтесь, не улыбайтесь, уважьте этих людей, ступайте легко и осторожно.
А Мария Александровна, не прекращая своей игры, очень мне помогла. Я вижу ее в вечер православной Пасхи, когда удостоился приглашения на это ритуальное блюдо, приготовленное из творожной массы и многих хитрых ингредиентов с истинно петербургским тщанием. «Ешьте, Андрей Иосифович. Старик это очень любил». «Старик» – это Андрей Платонов, смотрящий на нас с фотографий и представленный также скульптурным бюстом, а вдобавок оживленный чрезвычайным сходством с ним уже взрослой дочери Маши. Я ем пасху. Мария Александровна, тоже уже располневшая, с гладко, по-русски зачесанными и стянутыми в узел черными волосами, в праздничном платье с кружевным воротником, опершись о стол полными, по локоть открытыми руками, смотрит на меня с улыбкой. Да, во всем этом что-то от ее родного Питера. Атмосфера добрая, спокойная. Но через минуту вопрос: «Андрей Иосифович, что вы думаете по поводу написанного о Старике Крамовым?» – «По-моему, Мария Александровна, это слишком осторожно и боязливо». – «Правда? Да что вы говорите!». В ее глазах танцуют озорные искорки, руки натягивают наброшенную на плечи шаль… Это было уже целую эпоху назад, миновали десятки лет, и когда я вспоминаю теперь ее нервные подергивания и судорожные движения, особый смысл приобретают для меня слова русского прощания с умершими: Мир праху твоему… Мир праху твоему, вдова Андрея Платонова.