Как раз в этом доме, хотя уже не в этой квартире, а в расположенной рядом, я навещал Любовь Евгеньевну (о чем сказано в другом месте), которая очень заботилась о булгаковском наследии и оберегала атмосферу жилища. А в той квартире (№ 6) до весны 1929 года было шумно и людно, здесь пробовали жить нормально в мире, доживавшем последние дни полунормального существования, не зная, что их ждет впереди. Потом, после снятия с репертуара всех пьес и финансового краха, всё изменилось самым радикальным образом.
Пироговская – это единственный выход за пределы магического круга московского центра, дважды обозначенного бульварами и Садовым кольцом. Впрочем, ненадолго, так как в 1932 году писатель заключил новый (и последний) брачный союз с Еленой Сергеевной Шиловской, а два года спустя последовал и последний переезд в Нащокинский переулок. Так Булгаков вернулся в район старого центра и вновь оказался близ Арбата и Пречистенки. Он мог теперь ходить во МХАТ милой московским сердцам улочкой Сивцев Вражек и останавливаться у памятника Гоголю. Здесь мы уже были. Конечно, не собьется с пути и тот, кто, проследовав этой трассой до старого МХАТа и остановившись перед достопримечательным зданием, вспомнит описанное в «Театральном романе», эту особенную атмосферу мира для посвященных, заправленную легким гротеском, какую открывал Максудов в Независимом Театре. Известно, что события разыгрывались именно здесь и что все персонажи романа имеют своих реальных прототипов, но мы знаем и о том (речь об этом шла), что нужно избегать прямых отождествлений.
Тут, у театра, 14 марта 1940 года собрались мхатовцы, чтобы проститься со своим автором, а до недавнего времени и с товарищем по службе. Их взаимоотношения были сложны, но каждая из сторон многим была обязана другой. Впрочем, в творческой жизни Булгакова легко не было никогда и ни с кем.
Прежде чем последовать за погребальной процессией, можно еще проехать на метро на Воробьевы (ныне Ленинские) горы, стать спиной к Университету (кошмарному сооружению, не уступающему монстру на Смоленской площади) и посмотреть через излучину реки на панораму города. Сюда Михаил Афанасьевич любил приходить (зимой на лыжах, летом – пешком), чтобы полюбоваться своей Москвой «с солнцем, преломляющимся в тысячах окон, обращенных на запад к пряничным башням Новодевичьего Монастыря». Нынешняя панорама имеет мало общего с той, но если нам удастся ощутить нечто от бередящей душу нежности разворачивающегося здесь финала «Мастера и Маргариты», от этого прощания с книгой, городом, жизнью, длящегося еще и еще, то мы станем богаче, почувствовав непосредственную близость того, для кого его роман – дело жизни являлся одновременно и спасением, и формой существования.