Этот вопрос относится к самым трудным. Главный реформатор открывает лишь некоторые карты. Постарайтесь представить себя в его, реформатора, ситуации со всеми вообразимыми ее опасностями и вы, должно быть, согласитесь, что подобный стиль – едва ли не единственно возможный. Реформатор, похоже, хорошо усвоил уроки судьбы предшественников. Кажется, он сознает свою принадлежность к поколению, для которого важнейшим событием стала хрущевская оттепель, особенно учитывая, что и его семьи, по слухам, коснулись сталинские репрессии. О нем говорят также, что он умеет учиться на ходу и что сегодня он – в хорошем смысле – другой человек, чем два с половиной года назад. С симпатией воспринимаются его усилия сломать утвердившийся за десятилетия ритуал официального поведения и утвержденных норм – изменение маршрутов следования, вхождение в толпу, обращение с вопросами к людям, заранее к тому не готовым, и т.д. Это ведь мелочи, скажете вы; да, не самое главное, но радует. И вербует ему горячих сторонников – прежде всего в среде интеллигенции. Наивные энтузиасты, по вашему мнению? Будьте, однако, осторожнее и – напомню сказанное прежде – не доверяйте аналогиям: в тех условиях подобная попытка изменения стиля является знаком, сигналом, способным означать многое…
А что глубже – под внешним слоем жестов и манер? Весь послеленинский период подвергается очень критичной оценке. Констатируется, что умеренно плюралистическая (несмотря на свою ограниченность) концепция Новой Экономической Политики, осуществляемой худо-бедно в 1921-1928 годах, была наиболее разумной и что ликвидация НЭПа и его замена сталинским централизмом и диктатурой страха стали несчастьем для страны и коммунистического движения. Из наследия Ленина отбирают прежде всего его поздние статьи, бьющие тревогу по поводу бюрократического засилья, и подчеркивается значение высказанных в «Государстве и революции» прогнозов постепенного ограничения роли государства. Это пока разведка и артподготовка, не всегда согласованные и понятные в выборе целей. Границы критики постепенно расширяются, некоторые определения и формулы, как кажется, играют роль ограничителей, словно участников дискуссии связывает молчаливая договоренность: не слишком много сразу… Известно также, что самая честная переоценка прошлого не заменит ясной программы на будущее, особенно в сфере экономики – а ее-то пока и нет. Важно, по крайней мере, что это – почти во всех областях – открытый процесс и что пока я допишу данный текст, кто-либо выскажет пару суждений, прежде казавшихся совершенно еретическими.
(Маленькое отступление: период юбилейных торжеств подобному не благоприятствует, это скорее время, когда призывают к традиционному консенсусу. Я бы не принимал это близко к сердцу. С давних пор, как помнится, различные более острые публикации принято откладывать на послепраздничный срок; на этот раз, наверное, будет так же).
Говорится о реформировании ведомств и служб, касающемся многих сфер общественно-политической жизни (правда, в разном темпе). В нем срочно нуждаются органы законодательства и юстиции, административная система, просвещение, здравоохранение, культура, защита окружающей среды, торговля и обслуживание – словом, всё, что было специфически советским. Не говоря уж понапрасну о производстве и экономике в целом. Следует предположить, что главный реконструктор имеет в этом плане своё видение приоритетов и последовательных шагов. Общим лозунгом является демократизация. Что это будет означать на практике? Как далеко она зайдет? Повторю: карты нам открывают медленно и осторожно. В некоторых областях, где надобность перемен и срочных решений особенно остра (а где дело обстоит иначе?), осуществляются лишь первые, осторожные начинания, ставится диагноз – как правило, очень осмотрительный. Новым является, однако, само стремление разобраться в ситуации, это касается, например, пока лишь чуть задеваемых вопросов религии, верующих, взаимоотношений государства и церкви, далее – национальных проблем, далее – различных аспектов заграничной политики (прежде всего – Афганистан)…