Шенда складывала свою одежду и то немногое из домашней утвари, с чем не хотелось расставаться, а сама ломала голову над тем, как же ей дальше жить? Денег у нее, надо признать, в общем-то не было, так, только совсем небольшая сумма, вырученная от продажи той мебели, которую не имело смысла хранить. Правда, фермер Джонсон, которому принадлежал бык, убивший ее отца, предложил ей оставить все, что ей понадобится у него на ферме.
– Можете занять любой из сараев мисс Шенда, – сказал он ей, – или, ежели пожелаете, сложим на чердак. Я уж пригляжу, чтобы все осталось в сохранности в этом можете не сомневаться.
– Спасибо, вы очень любезны, – ответила Шенда – но у меня совсем немного вещей, всего несколько чемоданов, ну и, может быть, будут два или три ящика.
– Я пришлю к вам Джима с телегой, он их перевезет сюда. Для вас, мисс Шенда, мы что угодно сделаем, и со всей нашей радостью, вы это знаете.
Она понимала, что он чувствует себя перед ней виноватым, ведь это его бык убил отца Шенды. Хотя на самом деле винить тут некого. Разве мог знать отец, что на лугу, которым он всегда проезжал, навещая миссис Ньюком, пасется известный своей свирепостью бык? А фермер Джонсон разве мог знать, что именно по этому лугу имеет обыкновение проезжать викарий?
Один чемодан все еще стоял наполовину пустой и, глядя на него, Шенда вспомнила, что в столовой, в буфете, осталась лежать любимая матушкина скатерть. Она достала скатерть и увидела| что кружево, которым она обшита, в одном месте порвано. Мать научила ее искусному владению иглой. Умела она и штопать, и чинить кружева, да так аккуратно, что вся деревня восхищалась ее работой.
Так что теперь, бережно сложив скатерть и обернув ее в белую бумагу, Шенда положила ее в чемодан поверх остальных вещей. Будет ли у нее опять когда-нибудь свой дом, где она сможет пользоваться всеми этими красивыми вещами, которые раньше считались обыкновенными предметами быта, а теперь оказались роскошью? И вдруг, когда Шенда поглаживала, словно живое существо, любимую мамину скатерть, ей пришла в голову одна мысль, словно это мама ей подсказала. Ведь накануне ночью, лежа в постели, она молилась и просила о помощи сначала Бога, а потом мать.
– Как мне быть, матушка? – шептала она, – Я отлично знаю, что дядя Вильям не обрадуется еще одному голодному рту, а ведь я, если поеду к нему, возьму с собой Руфуса, и это означает уже не один рот, а два.
Она твердо знала одно: со своим песиком она не расстанется, а тетя, помнилось, смотрела на Руфуса не очень-то благосклонно и, возможно, она не захочет терпеть в доме собаку.
– Помоги мне… матушка… помоги! – отчаянно молилась ночью Шенда.
Незаметно для себя она произнесла эти слова вслух, и Руфус, будто бы желая утешить ее, взобрался к ней на кровать. Она наклонилась и взяла его на руки. Раненая лапка зажила. Но наступал он на нее осторожно, словно опасаясь, как бы от соприкосновения с землей ему опять не стало больно. Она запустила пальцы в шелковистую шерсть, а песик поднял лапку, словно хотел ей что-то сказать.
Сбегав в опустевшую спальню за капором, Шенда позвала:
– Руфус! Пойдем гулять!
И пошла в сопровождении своего верного спаниеля сначала через сад, расцветший всеми красками, потом дальше, в лес. Однако на этот раз она не свернула на мшистую тропинку к волшебной заводи, а двинулась напрямик к замку.
Замок с устремленной в небо старинной башней представлял собой впечатляющее зрелище. Графский дом, который пристраивался к башне постепенно, из поколения в поколение, величественно чернел на фоне дальнего леса.
Если сад при доме викария был, в глазах Шенды, воплощением красоты, то сады вокруг замка каждый раз все больше потрясали ее своей живописностью. Особенно хороши они были в весеннюю пору, когда миндальные деревья стоят все в цвету и живые буксовые изгороди, обводящие правильные фигуры травянистых газонов и цветников, разбитых еще в елизаветинские времена, только что заново подстрижены. Хотя старый граф перед смертью долго и тяжело болел, садовники все это время поддерживали сад в безукоризненном порядке, чтобы не стыдно было показать хозяину, если бы он вдруг решил их проверить. Им, наверно, даже было обидно, думала Шенда, что он так и не смог оценить их стараний. Всякий раз, по тому или иному делу посещая замок, она непременно выражала Ходжесу, главному садовнику, свое восхищение. Она чувствовала, что ее похвалы приятны старику и он всегда рад ее видеть.
Фонтан, каскад, зеленая лужайка для игры в шары, грядки пряностей и лекарственных снадобий, – все вызывало ее восторг и будило воображение. Она рассказывала самой себе разные чудесные истории о прежних обитателях замка. Чаще всего – о Первом Рыцаре.
Однажды, в давние, средневековые времена, полководец по имени Хлодвиг со своей ратью напал на войско данов, которые высадились на здешнее побережье, чтобы разорять и грабить. Силы были неравны. Тогда Хлодвиг, видя, что враг одолевает, взял у одного из своих ратников лук и выстрелил. Его стрела поразила самого вождя данов. В награду за это Хлодвиг был произведен в рыцари и получил имя – сэр Джастин Боу. Он построил себе большой дом, укрепил его и назвал в память того случая – «Эрроу»[4]. А в царствование короля Карла II ему был пожалован титул графа Эрроу. На протяжении всей истории мужчины из рода Боу, служили в армии и во флоте, а также состояли советниками у монархов.
Эта романтическая история очень нравилась Шенде, она любила представлять себе, как выглядели люди, жившие в замке. Сначала это были рыцари в латах, а их дамы носили высокие средневековые головные уборы с тянущимися сзади длинными покрывалами. Потом, во времена Тюдоров, на смену этим костюмам пришли камзолы, брыжи и длинноволосые парики в подражание тем, что носил после Реставрации Карл II. Шенда даже придумала для себя подходящее платье в стиле той эпохи. Неплохо бы также иметь хотя бы одно и по теперешней новой моде, которая с легкой руки императрицы Жозефины распространилась по Европе и дошла до Англии. Шенда знала, что платье из легкой, почти прозрачной ткани, с высокой талией, пышными рукавами и лентой на груди очень пойдет ей.