В какой-то момент она зашаталась под корзинами. Ей дали воды. И удивительная сила вернулась.
К сумеркам она вся вымоталась. Но вернулось хорошее настроение. Она отказалась от еды, которую принесла стража, когда заключенные заполонили двор, пройдя через железные чёрные ворота.
— Эта еда другая, — сказала вчерашняя седовласая женщина, которая, как поняла Кестрел, была главной среди стражниц, охраняющих женщин-заключённых. — Вчера вечером я дала тебе попробовать, как хорошо заниматься делом, но сегодня на ночь ты получишь кое-что другое.
— Я не хочу.
— Принцесса, всем плевать на твои желания.
— Я могу работать и без этого.
— Нет, — сказала женщина ласково, — не можешь.
Кестрел отпрянула от длинного стола, уставленного мисками с супом.
— Ешь, или я волью его в тебя.
Стражница сказала правду. Пища содержала другой наркотик, с металлическим запахом, напоминающим серебро. Он оказывал затормаживающий эффект и от него потемнело в глазах, когда Кестрел привели обратно в камеру.
— Зачем империя заставляет принимать наркотики всех своих рабов? — пробормотала Кестрел, прежде чем заперли дверь
Женщина рассмеялась. Звук вышел приглушённым, словно она находилась под водой.
— Ты удивишься, если узнаешь, сколько всего есть на свете, где ум совсем ни к чему.
Кестрел чувствовала себя словно в тумане.
— Обожаю новеньких. У нас давно не было таких, как ты. Новенькие всегда такие занимательные, по крайней мере, какое-то время.
Кестрел показалось, что она услышала поворот ключа. Девушка провалилась в сон.
Она пыталась есть и пить настолько мало, насколько это было возможно. Кестрел помнила слова стражницы… но, по большей части, не вспоминала о них и избегала полных тарелок просто из осознания того, что накачанная наркотиком еда изменяла её, и девушке это не нравилось. Когда никто не видел, она опрокидывала миску своей баланды на грязный тюремный двор. Кестрел крошила хлеб, позволяя тому рассыпаться крошками по земле.
И все же она голодала. Её мучила жажда. Порой она не обращала внимания на навязчивое чувство беспокойства и просто набивала желудок едой.
«Я бы пошла на все ради тебя». Эти слова эхом звучали у неё в голове. Чаще всего она не могла точно сказать, кому она их говорила. Возможно, она сказала их своему отцу.
А потом ей внезапно сделалось плохо. Её захлестнули эмоции, в которых, будь голова чуть яснее, она опознала бы чувство стыда. Нет, она не говорила таких слов отцу. Она предала его. Или это он предал её?
Это сбивало с толку. Она была уверена только в чувстве предательства, густом и горячем, разлившемся у неё в груди.
У Кестрел случались мгновения ясности перед принятием утренних наркотиков или перед сумерками, до ночной дозы. В те мгновения она чувствовала запах серы и ощущала пыль на ресницах, видела жёлтое вещество под ногтями и пыльцу, покрывавшую кожу, очень похожую на ту, которой она посыпала те слова на бумаге. «Я пойду на всё ради тебя». Она точно знала, кому и зачем они были написаны. Она осознала, что обманывала саму себя, когда верила, что её слова не были правдивы, или что любые границы, установленные между ней и Арином, имели ценность, потому что в конце концов она оказалась здесь, а Арин был на свободе. Она сделала всё, что смогла. А он даже не подозревал об этом.
Стражи по-прежнему не доверяли Кестрел кирку. Она начала беспокоиться, что так никогда её и не получит. Небольшой топорик был настоящим оружием. С ним у неё появится возможность сбежать. В часы прояснения, в те дни, когда она очень мало ела и пила, Кестрел отчаянно желала заполучить один из них. Её нервы вопили о них. В то же самое время она боялась, что к тому моменту, когда стражник вручит ей инструмент и отправит в туннели, будет уже слишком поздно. Она станет похожа на прочих заключённых: безмолвная, с вытаращенными глазами, бездумная. Если Кестрел пошлют в подземные туннели, она не могла поручиться, что останется в своем уме.
Как-то раз Кестрел удалось избежать приема обычной дозы прежде, чем её заперли в камере. И она пожалела об этом. Ее трясло от голода и усталости, мучила бессонница. Она чувствовала грязный пол сквозь дыры в своей обуви. Воздух был холодный и влажный. Она скучала по бархатистой теплоте своей ночной дозы. Та всегда укутывала девушку, будто тёплым одеялом. Она лишала подвижности и усыпляла. Кестрел полюбила это состояние.