Можно сказать, что вор знал в тот момент, когда она пересекла его порог, что он сжимал в кулаке. Можно сказать, что он должен был знать все задолго до этого. Сердце вздрогнуло в холодной белой шкатулке. Оно забилось. Ему пришло в голову, что фарфор — молочный и шелковый, прекрасный, до скрежета зубов — можно разбить. В конечном итоге он останется с кровавыми осколками. И всё же он ничего не сделал. Можно было только догадываться, что он чувствовал, когда увидел её в сломанном дверном проеме, ступившей на голый глиняный пол, освещая комнату, словно ужасное пламя. Всё это можно было бы представить. Но история не об этом.
Девушка увидела вора.
Она увидела, каким он был маленьким.
Она увидела стальной цвет его глаз. Ресницы, покрытые сажей; чёрные брови, что были темнее его чёрных волос. Зловещий изгиб губ.
Теперь, будь девушка честна сама с собой, она бы призналась, что в тот же вечер, когда она легла в кровать, то проснулась от трёх продолжительных ударов сердца (она посчитала их, так громко они прозвучали в тихой комнате). Она увидела, как он сжимал в руках белую шкатулку. И вновь закрыла глаза. Сон, снова пленивший её, был сладок.
Но честность требует мужества. Когда она загнала вора в его логово, то обнаружила, что совсем не уверена в себе. Она была уверена только в одном. И это заставило её немного отступить. Она подняла подбородок.
Девичье сердце неровно билось, и они оба слышали это. И она сказала ему, что он может оставить себе то, что украл.
* * *
Кестрел проснулась. Оказывается, её сморил сон. Пол повозки заскрипел под её щекой. Она закрыла лицо руками. Девушка была рада, что её сон закончился именно так. Ей не хотелось видеть остальное: как отец узнал, что она отдала сердце скромному воришке, и как отец возжелал смерти дочери, и изгнал её.
* * *
Повозка остановилась. Дверь загрохотала. Кто-то вставил ключ в замок. Дверные петли завизжали и внутрь потянулись руки. Двое охранников вытащили ее из повозки, их хватка была твердой и настороженной, словно они ждали, что пленница начнет сопротивляться.
У них были причины для беспокойства. Как-то раз Кестрел вырубила одного из мужчин, ударив его в висок наручниками на своих запястьях. Второй стражник поймал её прежде, чем она успела сбежать. В последний раз, когда они открыли дверь, Кестрел выплеснула им в лица содержимое отхожего ведра и выскочила на улицу. Она бросилась наутек, ослепшая от дневного света. Она была слаба. Больное колено подогнулось, и девушка рухнула в грязь. После этого случая стражники открывали дверь только для того, чтобы покормить её или дать воды.
Если они решили вытащить её из повозки, значит, они прибыли к месту назначения. На этот раз Кестрел не стала бороться. От сна её тело онемело. Ей нужно увидеть место, куда до конца жизни сослал её отец.
* * *
Трудовой лагерь был обнесен чёрным железным забором высотой в три человека. Позади двух блочных каменных зданий маячили мёртвые вулканы. Тундра простиралась на восток и на запад потрепанными коврами из желтого мха и красной травы. Здесь было холодно. Воздух разрежен. И все пропахло гнилью.
Далеко на севере сумерки окрасились зеленоватым оттенком. Через открытые узкие ворота тянулась очередь заключенных, возвращавшихся в трудовой лагерь. Все заключенные шли спиной к Кестрел, но в зеленоватом свете она мельком увидела одно женское лицо. Оно напугало девушку. Глаза женщины казались совершенно пустыми. Хотя Кестрел спокойно позволила стражам вести её, от вида тех остекленевших пустых глаз у неё едва не подогнулись колени. Руки стражей сжались сильнее.
— Не останавливайся, — велел мужчина, но глаза заключённой, глаза всех заключённых... напоминали гладкие блестящие зеркала... Да, Кестрел знала, куда её отправляют, и знала, что она тоже заключённая, но только сейчас она осознала, что её вот-вот превратят в такое же существо с пустым выражением лица.
— Не будь такой упрямой, — сказал стражник.
Она будто лишилась скелета. Всё её тело обмякло в их руках. Когда они наклонились, выругались и попытались привести упрямицу в вертикальное положение, Кестрел резко выпрямилась и ударила головой в лицо одного из мужчин, толкнув второго, чтобы он потерял равновесие.
Эта была её самая наименее успешная попытка побега. Глупо пытаться что-то предпринимать в лагере, наводнённом десятками валорианских надзирателей. Но даже несмотря на то, что ею занималась всего пара из них, она больше ничего другого не смогла придумать.
* * *
Никто не причинил ей вреда. Это было очень по-валориански. Кестрел находилась здесь, чтобы работать на благо империи. Покалеченные тела не очень хорошо справляются со своими обязанностями.
После того, как девушку силком затащили в застенки трудового лагеря, её провели через грязный двор прямо наверх к женщине, которая изумлённо, но, тем не менее, чуть ли не дружески оглядела Кестрел.
— Милая принцесска, — сказала она, — чего натворила, чтобы оказаться здесь?
Хотя сейчас волосы Кестрел были грязными и всклокоченными, в целом, они по-прежнему были заплетены с тем же аристократическим изяществом, что и в тот день, когда её схватили. Она вспомнила о струящейся по коленям синеве платья, когда сидела за роялем прошлым вечером в императорском дворце... когда это было? Почти неделя, должно быть, прошла, подумала она. Сколько времени утекло с тех пор, как она написала то безрассудное, жалкое письмо? Неужели так мало? Как же она так низко и так быстро пала?
Кестрел снова погрузилась в ледяной колодец страха. Она тонула в нём. Она даже никак не отреагировала, когда женщина вынула из ножен свой кинжал.
— Стой смирно, — сказала женщина и несколькими быстрыми косыми росчерками лезвия разрезала юбку Кестрел между ног. Потом она отстегнула на своём поясе петлю, рядом с которой висела плётка, и сняла небольшой моток веревки. Разрезав её на несколько коротких отрезков, женщина обвязала ими ткань вокруг лодыжек Кестрел, формируя некое подобие брюк. — Мы же не можем позволить тебе то и дело спотыкаться в шахтах, не так ли?
Кестрел коснулась одного из узлов. Её дыхание выровнялось. Она почувствовала себя лучше.
— Проголодалась, принцесса?
— Да.
Кестрел жадно схватила то, что ей было предложено. Еда проваливалась в горло ещё до того, как она успевала осознавать, что это было. Девушка жадно глотала воду.
— Полегче, — сказала женщина, — а то тебя стошнит.
Но Кестрел не слушала. Её браслеты звякнули, когда она наклонила флягу, чтобы осушить ту до последней капли.
— Мне кажется, тебе это больше не нужно. — Женщина сняла кандалы. Кестрел сразу же почувствовала, насколько рукам стало легко. Но на каждом обнаженном запястье осталась кайма от оков. Но тут руки показались ей необычайно легкими, словно вот-вот покинут её, они словно больше не принадлежали ей. Грязные, ногти обломаны, неприятная ссадина на двух костяшках. Неужели этими руками она когда-то играла на рояле?
Кожу покалывало, живот свело... наверное, это от того, что она ела и пила слишком быстро. Кестрел сунула руки крест-накрест подмышки и прижала их к себе.
— С тобой всё будет в порядке, — успокаивающе сказала женщина. — До меня дошли слухи, что ты вроде как смутьянка, но я уверена, что в ближайшее время ты угомонишься. Мы здесь ведем себя честно. Делай, что велят, и к тебе будут хорошо относиться.
— Почему... — Язык Кестрел будто разбух. — Почему вы называете меня принцессой? Вы знаете, кто я?
Женщина хмыкнула.
— Дитя, мне плевать на то, кто ты такая. Скоро и тебе станет плевать.
Брови Кестрел поползли вверх. У нее появилось странное и очень отчётливое ощущение, что по ее венам плывут маленькие жучки. Она взглянула на руки, ожидая увидеть бугорки под кожей. Девушка сглотнула. Ей больше не было страшно. Она была... а какой она была? Мысли путались в тумане, они напоминали фокус с цветными тряпками, связанными в длинную верёвку, которую иллюзионист вытащил изо рта...
— Что вы подмешали в еду, — с трудом проговорила она. — И в воду?