— Восток может счесть это своей потерей, которая в дальнейшем может привести, по их мнению, к поражению и уйти... даже если Рошар захочет остаться.
— И тогда всё будет кончено. — Серые глаза Арина говорили яснее слов. — Я не могу проиграть. Если я проиграю, то у меня ничего не останется.
— Это неправда.
Но он поднялся. Лагерь уже проснулся. Костерок догорел. А забытый чай совершенно остыл.
Кестрел так и не подняла головы.
— Нужно отступить вглубь, пока я не придумаю что-нибудь получше.
Арин шагнул к ней, его шаги заглушал бледный песчаник, перемежавшийся с клочками травы. Он коснулся её волос на затылке, проведя кончика пальцев до первого шейного позвонка. Осторожно подцепил ворот её рубашки.
Её кожа пела так громко, что она не могла вспомнить ни слова, не говоря уже о правильных словах, и к тому времени, когда девушка поняла, что сейчас именно то самое мгновение, когда не страшно будет открыться и рассказать, что она может дарить свою любовь, не боясь, что её сердце может быть разбито, Арин уже ушёл.
* * *
Рошар принёс Арину небольшой паланкин. Арин взглянул на сам паланкин и мужчин, что его несли, и коротко сказал:
— Нет.
— Идиот, — усмехнулся принц. — Ты потерял сознание. Выглядишь, как чёрт знает что. Забирайся в паланкин.
— Я поеду в повозке, — сказал Арин, подразумевая телеги, в которых везли раненых. — Мне не нужно особого обращения.
— О да, еще как нужно.
Кестрел ещё ни разу не видела, чтобы Рошар так злился.
— Зачем? — Арин искоса посмотрел на принца. — Ты предлагаешь это, потому что и правда беспокоишься или таким образом хочешь послать сообщение армии?
Кестрел пришли на ум два сообщения: чтобы продемонстрировать дакранцам, что геранский лидер, предполагаемо-поцелованный богом, — был слаб, или показать, что восточный принц ценит Арина. А может быть, и то и другое.
Губы Рошара дрогнули в безрадостной улыбке.
— Значит, я поеду верхом, — сказал Арин.
* * *
Когда день сменил вечер и армия разбила лагерь на невысоком холме, пестревшем кустами с большими мясистыми листьями, Рошар стоял возле своей палатки, пока офицер её устанавливал. Принц барабанил пальцами по мускулам перекрещенных рук.
Кестрел не знала, куда подевался Арин. Она решила, что он пошёл за водой к ручью со своей новой лошадью, но когда палатка Рошара была установлена, солнце закатилось за горизонт, а Арин так и не вернулся, девушку окутал ледяной туман тревоги.
— Ему будет удобнее здесь. — Рошар указал подбородком на палатку.
— А ты? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Арин это не одобрит.
— А мне плевать. — Но тут же спешно добавил: — Паланкин не был символом, не таил каких-то скрытых посланий. Не было никакого шифра, понятного всем, кроме него. Я просто хотел, чтобы он был в порядке.
Кестрел медленно произнесла:
— По-моему, он в порядке.
Она наблюдала за ним всю дорогу и, хотя по истечении дня его лицо все же исказила гримаса, это случилось скорее от усталости, а не от боли. Арин легко держался в седле и с улыбкой встречал косые взгляды девушки. Поэтому её чувство беспокойства чуть ослабло.
Хотя это было лукавством. Её тревога сократилась не настолько, чтобы удержать от поиска Арина по лагерю, когда Рошар оставил её возле раскинутого шатра. Так и не сумев расслабить скрюченные пальцы, девушка сжала руки в кулаки, когда акварельное небо цвета индиго потемнело. Она вернулась в палатку и зажгла лампу. Глядя на горящий фитиль, Кестрел потерла ладони друг о друга, будто пытаясь их согреть. Как только он догорит до определённой отметки, она отправится на поиски. Но фитиль едва начал шипеть, когда она схватила лампу за ручку и поспешила к холщовой двери шатра... и впечаталась во входящего Арина.
Она ойкнула.
— Где ты был?
Он провёл рукой по мокрым волосам, взглянул на свою влажную рубашку. От него пахло мылом.
— Вот...
— Принял ванну?
— «Ванна» для ледяного ручья звучит уж слишком аристократично.
— Впотьмах?
— На небе луна.
— А я уж было собралась просить Рошара помочь искать тебя.
— О, я его видел. Он отправил меня сюда... многозначительно. — Арин приподнял брови. Он был под впечатлением. — Рошар очень творчески подошёл к выбору слов.
Кестрел осознала, как близко она стояла к Арину. Подняла лампу и, позолотив светом его лицо, осветила самый верх крыши шатра. Лампа излучала небольшое тепло между ними. Девушка отошла.
Арин коснулся руки, державшей лампу.
— Маленькие Кулачки, в чём дело? Что ты, что Рошар, вы оба такие злые. Моя вина лишь в том, что я получил удар по голове.
— И спал, и ехал верхом, и принимал ванну.
— Ну, у меня был просто отвратительный вид.
Кестрел отвернулась, зашагала к столу и впечатала лампу в столешницу.
Арин последовал за ней.
— Не знаю, как доказать тебе, что со мной все в порядке.
Она продолжала стоять к нему спиной. Что-то ужасно царапало ей горло.
— Мне повезло, — сказал Арин. — У меня есть ты. Довольно прочная голова. И божья благодать.
— Будь проклят твой бог.
Арин схватил её за руку выше локтя. Кестрел повернулась к нему. Всё веселье сошло с его лица. Его глаза были широко распахнуты, они требовали внимания.
— Не говори так.
— Почему это? Я могу сказать, что угодно. Кроме того, что действительно важно.
— Кестрел, забери свои слова. Он обидится.
— Твой бог рискует тобой.
— Он защищает меня.
— Ты его игрушка.
— Ты ошибаешься. Он меня любит.
Произнося эти слова, Арин выглядел таким одиноким. Он напомнил ей парус, изогнутый ветром, наполненный и пустой одновременно. Она обнаружила, что ревновала Арина к его богу. Внезапная ревность так крепко схватила девушку в свои объятья, что она не могла дышать.
— Это правда, — настаивал он.
И она поняла, что её слова ранили Арина, что любовь его бога к нему была такой ценной оттого, что он боялся вообще не встретить её нигде и ни в ком. И гнев Кестрел сошёл на нет.
— Мне очень жаль. Мне жаль. Я прошу прощения. И перед ним тоже.
Арин отпустил её, его облегчение было так легко прочесть.
— Я не очень злюсь на бога, — сказала она, — или тебя.
Он наморщил лоб.
— Ну хорошо, да, на тебя, немного. — Она нежно похлопал его по груди, затем приложила свою ладонь к его сердцу. Арин застыл. — Почему тебе так трудно принять заботу других людей?
Он молчал. Её большой палец покоился в выемке между ключицами. Кестрел чувствовала его пульс и ответ своего пульса. Он бился в бешеном ритме, словно пытался от неё убежать, и у девушки возникло такое чувство, будто она никогда не поймает своё сердце, не сможет удержать его на месте, не убережёт.
Но она больше не хотела его беречь.
Она сказала:
— Почему ты не хочешь увидеть, что людям ты небезразличен?
— Ты мне небезразличен, — добавила она.
— Я знаю, что ты переживаешь за меня. Но... — Арин внимательно посмотрел на неё. — Так поступил бы любой, ради друга.
— Ты больше, чем друг.
— На поле боя, ты осталась...
— Ну конечно, а как же иначе.
— У тебя ярко выраженное чувство долга. Так было всегда. Мне кажется, ты считаешь, что должна мне что-то.
— Я осталась, потому что люблю тебя.
Арин вздрогнул и отвернулся.
— Ты не это хотела сказать.
— Нет, именно это.
Снаружи ночь, казалось, разрасталась, напирая на шатер. Лампа пахла, как раскаленный камень. Его лицо медленно начало приоткрываться. Арин коснулся руки, которую девушка прижимала к его сердцу. Его ласка была лёгкой, тайной, которую она едва ощутила костяшками, тонкими сухожилиями, такими же сильными, как кость. Она почувствовала, что он обрёл уверенность.
Они не произнесли ни единого звука, когда Арин поцеловал её. Ничего не последовало и позже, когда она потянула завязки на его рубашке и нашла кожу Арина.
Он схватился за ее пояс, на котором крепился кинжал, сжал пальцы вокруг кожи, а потом просто снял его. Арин прошептал ей что-то в рот, что-то, напоминающее слова, которые потеряли свою форму и превратились в нечто другое.