— Упала со стремянки.
Должно быть, он не смог скрыть облегчения, потому что его кузина приподняла брови и была готова стукнуть его еще раз.
— Я представил себе кое-что похуже, — попытался оправдаться он.
Она вроде бы поняла его облегчение от того, что боль, если должна была прийти, пришла, но на этот раз не кусалась. Всего лишь травма прошлого. Никем конкретно не нанесенная. Порой всего лишь ирония везения. Сильный оползень, который заканчивается тем, что вы остаетесь ни с чем, и кто-то пользуется этим.
* * *
Это была долгая дорога домой. Но неожиданно вызвавшая давно забытое удовольствие, воспоминание о возвращении домой, когда Арин был ребёнком, знающим, что найдет там всё, что любил, целым и невредимым. Его уверенность была настолько абсолютной, что он даже не подозревал о ней.
Город сменился кипарисами. Его ноги были в пыли. Солнце усилило запахи: его разгоряченной кожи, раскаленной дорожки, ветра, дышащего лавандой, цветущей где-то вне его поля зрения.
Бог смерти безмолвствовал. Не оставил его. Он по-прежнему обитал где-то там, на задворках сознания Арина, но не мешал. Он как бы сроднился с ним. Арин давно уже водил дружбу со смертью, но жил он не только ею.
Девушкой в сердце. Живущей в его доме.
Ждущей его.
Осталось пройти по щербатым каменным ступенькам последнего холма. Арин ускорил шаг.
* * *
И вот уже перед ним вырос дом, искрящийся открытыми окнами. На стриженом лугу пасся боевой конь.
Хоть Арин и всем сердцем хотел видеть Кестрел, но ему пришлось подождать. Ещё издалека он уловил пыльцу музыки. Когда Арин пересёк луг, мелодия стала громче. И это открыло в его душе дверцу счастья, которое увеличилось и мерцало... глянцево и весомо, как вода на солнце.
Им овладела приятная усталость. Арин лёг на траву и прислушался. Он думал о том, как Кестрел спала на лугу дворца и грезила о нём. Когда она рассказала об этом, ему безумно захотелось, чтобы это произошло в жизни. Он пытался представить себе, как это — грезить, и через некоторое время сам не заметил, как задремал. Все в его дрёме было значимым, но он ощущал скудость этого совершенного сна. Свод босых ног Кестрел. Старая сказка о боге смерти и швее. Арин не вспомнил об этом после пробуждения, утратил понимание, почему касание Кестрел пробудило в памяти историю, о которой он давно не вспоминал.
Он спал и ему снилось: чулок, зажатый в кулаке, и шальной вопрос о том, как он был создан, кто его сшил? Он видел свои руки (хотя они не были похожи на его руки), отмеряющие и раскраивающие ткань, шьющие невидимыми стежками. Из комнаты вывалился темноволосый мальчик с божьей меткой на лбу. Когда гость вошёл и сказал: «Сотки мне ткань из себя», Арин подумал, что этот мальчик всё сразу: опасный гость, дитя и швея. И она произнесла: «Мне будет тебя не хватать, когда ты проснешься».
«Не просыпайся», — попросил он.
Но проснулся.
Кестрел рядом с ним на траве, произнесла:
— Разбудила? Я не хотела.
Ему потребовалось некоторое бархатистое мгновение, чтобы понять, что это было по-настоящему. Воздух был тих. Насекомые стрекотали крыльями. Она откинула волосы с его лба. Теперь он окончательно проснулся.
— Ты так сладко спал, — сказала Кестрел.
— Грезил. — Он коснулся ее нежных губ.
— О чём?
— Подвинься ближе, и я скажу.
Но он забыл. Он поцеловал её и потерялся в восхитительном ощущении, которое становилось слишком острым для его тела. И Арин нашептал ей: секрет, желание, обещание. Сказку в своей интерпретации.
Она запуталась пальцами в зелёной траве.
Глава 44
Свежесть ночи предсказывала конец лета. Размеренный жаркий день принёс бриз, холодный, как выстиранные простыни.
Кестрел в конюшне кормила морковкой Джавелина. Она обещала ему яблоки.
— Скоро, — сказала она, гадая о том, замечали ли кони смену времен года. Обращали ли они внимание на то, как зреют яблоки на деревьях? Замечали ли они особые признаки хода времени, или для них всегда было сейчас и никаких после? Может, «скоро» для её коня было просто бессмыслицей.
Кестрел хотела навестить отца. Она хотела расспросить его о своём детстве. У нее в памяти порой всё ещё возникали провалы, а Арин не мог рассказать то, чего сам не знал. Она хотела спросить отца о том, как он подарил ей Джавелина? Каким было первое слово дочери? Хранил ли он её молочные зубы, или няня посадила их в землю, как это делают геранцы? «Какой я была и каким ты был со мной и с мамой?»
Она не знала бы ответы на некоторые вопросы, даже если бы её память не пострадала. У всех стирается из памяти часть прошлого. Но потом ей пришло в голову, что отец может не знать, а даже если и знает, может и не рассказать. Или он знает и попытается вклинить свои воспоминания, используя ее кинжал. Мужество покинуло Кестрел. Она не пошла в тюрьму.
— Пойдёшь, когда сможешь, — ответил Арин, когда она сообщила ему о своём решении.
— Я должна была уже быть готовой.
— Это не просто рана. Никто не знает, сколько потребуется времени для полного выздоровления.
Затем она заметила, что ногти Арина почернели, и то, как он держал руку в кармане, как будто хотел удостовериться, что там что-то было.
Она говорила себе: не гадай. Но не смогла удержаться. Улыбка согрела её лицо.
Он закрыл глаза в притворной досаде.
— Боги, мне когда-нибудь удастся хоть что-то от тебя скрыть?
— Я не это имела в виду.
— Какое коварство. Тогда ты ничего от меня не получишь. До Нинаррита.
Время странно течёт — казалось, оно уже было на её мизинце, и выглядело таким беззащитным.
— Оно простое, — спешно сказал он.
— Мне понравится.
— Будешь его носить?
— Да.
— Всегда?
— Да, — ответила она, — если ты мне покажешь, как сделать кольцо для тебя.
Кестрел закончила со своим конем. Стояла глубокая ночь. Она покинула конюшню. Чёрный газон испещрили светлячки.
Девушке вспомнилось выражение лица Арина, когда она попросила научить её выковать кольцо для него, и как весь разговор светился в ней, подобно одному из этих светлячков. Наблюдая за ними, можно было почти подумать, что светлячки подмигивают, оживая, а потом растворяются в небытие, и всё это повторяется снова и снова. И что, когда они не светятся, их не существует.
Но они там были.
* * *
Ночной ветерок трепал занавески. Девушка неожиданно для себя поняла (но это был приятный, ненавязчивый сюрприз), что спальня Арина стала и ей родной. Он лениво вычерчивал пальцами круги по её животу. Это гипнотизировало Кестрел, и она впадала в редкое и чистое состояние легкомысленности.
Арин привстал на локте в кровати.
— Мне пришло в голову, что есть кое-что, чем мы никогда не занимались.
Она подумала, но не нашла ответа. Девушка вопросительно приподняла бровь.
Он склонился и прошептал ей на ухо.
— Да, — она рассмеялась. — Давай.
— Сейчас?
— Сейчас.
Поэтому они накинули на себя халаты и взяли прикроватную лампу, босиком, бесшумно ступая, прошли по покоям Арина, а потом пересекли и безмолвствующий дом, подавляя глупое хихиканье. Они не могли смотреть друг другу в лицо, боясь, что если они это сделают, на свободу вырвется безудержная радость. Они поспешили вниз по лестнице в гостиную.
Они прикрыли за собой дверь, и всё же...
— Мы перебудим весь дом, — сказала Кестрел.
— Тогда как нам быть?
Она подвела его к пианино.
— Просто.
Он положил ладонь на инструмент, как будто уже чувствовал его вибрацию. Арин откашлялся.
— Теперь, когда я думаю об этом, то немного нервничаю.
— Ты ведь уже пел для меня.
— Не так.
— Арин, я столько об этом мечтала.
Её слова заставили его умолкнуть, немного успокоив.
Предвкушение зародилось у Кестрел в душе и загустело, как запах сада под дождём. Она села за фортепиано, коснулась клавиш и спросила:
— Готов?
Он улыбнулся.
— Играй.