Конечно, он был не настолько пьян, чтобы охмурять уборщицу в пустом офисе. Но почему бы им просто не выпить? К тому же у нее наверняка есть парень, а может, даже и муж. Антонио вытряхнул мусор из корзины в большой пластиковый мешок и повернулся к Мейси. Вздернутый нос украшала россыпь веснушек, еще у нее были довольно пухлые щечки и удивительно маленький подбородок, что делало ее лицо похожим на сердечко.
– Ну вот, я сэкономил вам немного времени. Теперь давайте выпьем.
– Мне действительно нельзя.
– О нет-нет-нет! Только не это скучное слово! Оно же ужасно скучное, вы не находите? – Антонио взял еще один тамблер[1] со столика для посетителей и щедро плеснул в него виски. – Нельзя позволять слову «нельзя» портить нам жизнь!
– Вы сами себе противоречите, – усмехнулась Мейси.
Антонио вскинул брови, заинтригованный ее замечанием, и снова протянул ей стакан.
– Да, пожалуй… Так не противоречьте мне хоть вы!
Мейси, помедлив, взяла стакан, но не спешила его пригубить.
– И все-таки почему вы здесь?
– Полагаю, ответ зависит от того, что вы имеете в виду под «здесь».
Он сделал глоток виски и выжидательно посмотрел на Мейси.
– Я имею в виду: в этом пустом офисе, поздно ночью, с бутылкой виски.
– Я работал.
Он действительно работал, по крайней мере, до тех пор, пока на него не накатили жуткие воспоминания, как бывало каждый год в этот самый день. И во многие другие дни тоже.
– Вы работаете здесь? – недоверчиво спросила Мейси.
– Не совсем. Меня наняли для выполнения конкретной задачи.
– Что за задача?
Антонио колебался: поглощение было делом решенным, но незачем было давать повод для преждевременных сплетен. Хотя вряд ли уборщица сможет рассказать об этом кому-то из сотрудников.
– Я оцениваю риски, связанные с поглощением, – сказал он. – Стараюсь минимизировать потери и ущерб во время передачи полномочий.
Мейси нахмурилась.
– Эту компанию поглощают?
– Да. У вас что, знакомые среди сотрудников?
– Нет. Только другие уборщики.
– Переживаете, что можете остаться без работы?
– Нет, не боюсь, – покачала головой Мейси. – Кому бы ни принадлежали эти офисы, их все равно надо убирать.
– Давайте выпьем хоть за это! За работу, которая никуда не денется! – Он поднял свой бокал. – Чин-чин!
Мейси медленно отпила глоток виски, поморщившись от резкого вкуса.
– А что такое «чин-чин»?
– Так говорят в Италии, когда выпивают.
– А… – кивнула Мейси. – Так вы оттуда? Я никогда не была в Италии. Там красиво?
– Да. Есть просто волшебные места.
Мейси посмотрела в свой бокал, затем сделала еще один глоток, немного вздрогнув.
– Обжигает.
– Я бы сказал: выжигает, – ответил Антонио и одним глотком допил свой бокал, желая, чтобы виски выжег ему мозги.
Как только он закрывал глаза, он видел мальчишески веселое и беззаботное лицо, хулиганскую улыбку и смеющиеся глаза. Но если он держал глаза закрытыми еще дольше, это лицо начинало меняться – становилось бледным и безжизненным, а на тротуаре под ним растекалась красная лужа.
Вот почему сейчас ему нужно было продолжать пить. Иначе он просто не сможет сегодня сомкнуть глаз.
– Почему вы здесь? – снова спросила Мейси. Она поставила бокал на стол и посмотрела на Антонио серьезными зелеными глазами. – Я не имею в виду работу, я имею в виду, почему вы пьете здесь в одиночестве поздно ночью.
Антонио пожал плечами, собираясь отболтаться неотложными делами, но тут Мейси задала вопрос, который он никак не ожидал услышать. Ей было девятнадцать, когда умерли ее родители, и с тех пор она безошибочно угадывала людей, переживших потерю, почти зримо видела эту темную сосущую пустоту в их душе. И теперь она видела это же в Антонио, поэтому спросила:
– У вас кто-то умер?
Такая прямота ошеломила его. Он никогда не сталкивался с такой неприукрашенной, почти грубой честностью. Это лишило его дара речи.
Он никогда ни с кем не говорил о Паоло. И уж конечно, он не собирался обсуждать главную трагедию своей жизни с незнакомой уборщицей. Он вообще старался не думать о Паоло, но ему не удавалось. Паоло навсегда поселился на границе его сознания, в тайном уголке его души. Преследуя его и обвиняя.
А Мейси смотрела на него серьезными зелеными глазами, полными сочувствия и отраженной боли. Его боли. Антонио больше не хотелось напиваться. Ему хотелось поговорить с этой рыжеволосой уборщицей с серьезными глазами. Рассказать ей всю правду или хотя бы ту часть правды, которую он готов был открыть.
1