Я заплакала, без всхлипываний, когда он снял со своего стройного, жилистого тела, чья тень выделялась чернотой на стене пещеры, рубашку, а потом брюки.
Мы сидели голые напротив и смотрели друг на друга, чтобы запомнить то, что никогда не хотели забыть, но и эти образы не удержать. Когда-нибудь они станут чужими, и он ускользнёт от меня: его чёрный взгляд, в котором я нашла саму себя, его буйные, непослушные волосы, его смех, такой неожиданно красивый и ясный, что он всегда удивлял меня. Всё это невозможно удержать…
Сейчас я знаю от части, но тогда буду знать точно. Что это изменит, если я скажу, что люблю его? Что это изменит, если я почувствую его в себе? Что это изменит, если я его запомню, тогда как память людей так быстро начинает рисовать свои собственные образы? Что вообще настоящее и подлинное из того, что мы видим в жизни? Разве я уже давно не несу его в своём сердце?
Когда приблизилось утро, и тени стали бледнее, я как ребёнок выползла из пещеры и на четвереньках карабкалась по лесу, слишком слабая, чтобы идти прямо. Я скулила и пыхтела, как будто меня преследовал убийца.
На самом же деле я сама та, кто уничтожит себя.
Искра жизни
— Он идёт. — Плечи Тильманна дрожали. Он не знал, куда деть руки. Не найдя ничего другого, он вцепился в меня. — Эли… — Он плакал. — Он идёт. Теперь мне нужно идти.
— Да. Тогда иди. О Боже, Тильманн…
Мы цеплялись друг за друга, причиняя боль.
— Он мой друг, понимаешь? Мой друг. Я так его люблю… — Тильманн поднял нос вверх. Чувствовал ли он, что плачет, что у него текут слёзы? — Я всегда восхищался им и уважал, что со мной станет без него? Что?
— Я не знаю, — ответила я невыразительно, проводя пальцами по его разгорячённым, мокрым глазам. — Но мы обязаны сделать это. Мы в долгу перед ним. Я в долгу перед ним. Он снова и снова спасал меня, а теперь я должна спасти его. Я слышу его, тебе нужно исчезнуть… быстрее… Не то деля тебя будет слишком опасно.
Я отодвинула его от себя, хотя его руки снова тянулись ко мне. Я вспомнила, как они ощупывали лицо Колина, благоговейно и нежно. Да, я забирала у него его лучшего друга.
— Хорошо. — Тильманн сглотнул и попытался взять себя в руки. — Я уйду через заднюю дверь. Вот пульт дистанционного управления.
Мы отпрянули друг от друга, когда услышали, как он зовёт меня снаружи. Он кричал моё имя. Глубоко и глухо звучал его голос в тёплом вечернем воздухе.
— Елизавета! — Жужжа, летучие мыши разлетелись в стороны. Время подгоняло. Он не остановиться перед домом. Он начнёт меня преследовать.
— Нажми на зелёную кнопку, как только он зайдёт, хорошо? Зелёную кнопку. Тогда фильм сам стартует.
— Уходи, Тильманн, беги через сад, а там через железнодорожные рельсы, давай же!
Ревя и спотыкаясь, он бросился к двери. Потом я услышала, как его шаги промчались вниз по лестнице. Я распахнула навесные двери чердачной комнаты, вышла на балкон и посмотрела вниз, где Колин, лохматый и с безумием в глазах, шагал по безлюдной, пыльной улице. Его рубашка свисала лохмотьями с тела, потому что он порвал её в безнадёжном поиске, его щёки были мертвенно-бледные. Кости резко выделялись под ними тёмными тенями.
— Где моя лошадь? Где Луис? — заорал он мне, задрав голову. — Я не видел его уже два дня. Он исчез. Исчез! — Он ударил себе в лицо сжатыми в кулаки руками. — Где Луис?
Скрестив руки на груди я смотрела вниз на горемычного страдальца.
— Елизавета, поговори со мной. Где он? — закричал Колин.
— Не здесь, — сказала я холодно. — Я не знаю где.
— Это не правда, ты лжёшь! Ты лжёшь!
Он чуть ли не сорвал калитку с крепления, когда открывал её и летящими шагами взобрался вверх на террасу. Ледяной порыв ветра дошёл до меня. Я почувствовала запах смерти. Он был таким сильным.
Я вернулась в дом, чтобы встретить его. Сначала я вязла кинжал в правую руку, потом подняла пульт дистанционного управления левой, вытянула её и нажала на зелёную кнопку. Я не имела представления, что сейчас случиться и что мы увидим. Я слепо доверилась Тильманну и засела здесь наверху с тех пор, как вернулась назад из леса, чтобы ждать. Ещё несколько минут назад он работал над ним, потом от усталости и недосыпания почти что обессилил. Но всё-таки смог закончить.
Моё сердце обливалось кровью, когда заиграли скрипки и началось пение, а Колин стучал в дверь изо всех сил. Тильманн настоял на музыке. Музыка, которая разносилась по всем комнатам, она усилит боль во много раз, если та вдруг окажется несущественной. Но она не будет несущественной.