— Джианна и Пауль не с нами? — спросила я, спустя несколько минут в стиле телеграммы, потому что каждое слово для меня и причиняющего боль лица, казалось уже слишком.
— Они трахаются, — грубо ответил Тильманн.
— Тьфу, — сказала я неодобрительно, хотя он, скорее всего, попал в самую точку. С тех пор, как Пауль вернулся, а Джианне не чем было заняться, они проводили почти всё время, уединяясь в комнате для шитья. Я, на всякий случай, каждый раз настраивала уши на то, чтобы ничего не слышать, когда мне нужно было пройти мимо их двери. Представлять своего брата во время секса, для меня также невозможно, как представлять родителей во время секса. Братья и родители не занимаются сексом и точка.
Я тяжело ступала за Тильманном, с рукой на виске, и уже после нескольких поворотов и сокращений пути, потеряла ориентацию. Я задавалась вопросом, собирался ли он отвести нас к дому Колина, но при таком варианте, оба полотенца, приобретали ещё меньше смысла.
Хотя Тильманн повёл себя спонтанно как кавалер, взяв себе на спину мой рюкзак, всё же вышагивал очень стремительно. Я ещё никогда раньше, не видела молодого человека, который бы шёл так быстро и не казался при этом суетливым или в панике. Казалось, будто в его бёдрах вертелись колёса и подгоняли ноги, колёса, которые невозможно просто так остановить, но которые всегда делали его движения упругими. Да, он шёл быстро, не потому, что убегал, а потому, что у него была цель — или то и другое?
После очередного сокращения пути, по лесной тропинке через заросли, мы добрались до одного из многих ручьёв. В живописных изгибах, он плескался по плавному склону вниз. На склоне, вдоль и поперёк, лежали ещё деревья от последнего зимнего шторма и уже частично заросли мхом. Возле берега, находилась небольшая, круглая поляна, с местом для костра, лишь скудно накрытом. Одно из многих скрытых убежищ в лесу, где Тильманн играл в индейца. К счастью такое, которое не покрыто паутиной. Оно расположено далеко от дома Колина, а также от тех негостеприимных мест, где состоялась битва с Тессой.
Тильманн начал, на краю поляны, возиться с брезентом, под которым я предполагала, что там находится кладка дров, которую нужно защитить от влаги. Но оттуда показались не дрова, а вигвам-парильня, чьё круглое отверстие, было обращено к ручью и приближающимся дождевым тучам. Застонав, я спрятала лицо в руках и опустилась на один из пней. Парильня. Я жаждала прохлады, ранее, даже положила пластиковый мешок, с кубиками льда, себе на лоб, чтобы немного облегчить боль, а Тильманн хотел посадить меня в парильню? Посреди леса? Он что, хочет меня убить? Моя голова взорвётся, как переспелая дыня.
Я, оцепенело и напряжённо, оставалась сидеть, в то время, как Тильманн разжёг костёр и положил в его середину круглые камни. Потом забрался в палатку, чтобы подготовить её — какой бы там не была эта подготовка. Может быть, собрался нарисовать пару индейских, охотничьих сцен на тенте.
Птицы над нами весело чирикали, как будто сегодня самый прекрасный летний день и, если бы при мне имелось ружьё, я бы без малейшего сожаления застрелила дятла, который хорошо спрятавшись за светло-зелёными ветвями, искал насекомых, ритмично стуча, как метроном. Я, по двум причинам хотела, чтобы он свалился мёртвым на листья, так как своим вечным стуком разжигал мою боль. А также, неизбежно, напоминал мне те секунды, в которые Колин и я намеренно забыли Тессу и таким образом приманили её. Это случилось в Лаужице у волков, в то утро, которое казалось мне, было прелюдией ко всему хорошему и лёгкому. Редко я ошибалась так фатально, чем в тот момент.
Я встала, вытащила сложенный лист формата А4 из кармана штанов, который спрятала там вчера и уже хотела бросить его в огонь.
— Эй, эй, не так быстро, — вмешался Тильманн в последнюю секунду, чтобы спасти тлеющую бумагу из огня. — Это письмо Колина?
Я ожесточённо кивнула. Да, это оно. Тильманну не нужно было спасать его. К сожалению, я в любом случае, знала его наизусть. Слишком часто читала, так как надеялась, что найду скрытое сообщение, имеющее в виду что-то другое, чем те сухие, деловые строчки, которые могли бы быть написаны и совершенно чужому человеку. Лишь после десятого прочтения я сдалась. Теперь, больше не хотела держать его у себя.
В то время как Тильманн разбирал строчки, пред моим внутренним взором, как проклятие, появились размашистые буквы Колина — размашистые и написанные чернилами из Сепии, но не такие аристократические, как в других письмах, которые он писал мне. В этом я тоже видела брошенный мне вызов. Он схалтурил.