Нора Робертс
Поцелуй смерти
Каждый думает, что все люди
смертны, кроме него самого.
Давай подружимся со смертью
ПРОЛОГ
В моих руках власть. Власть, позволяющая исцелять и уничтожать, даровать жизнь – и смерть. Я благоговею перед собственным талантом, который мне удалось превратить в искусство, не менее великое и впечатляющее, чем любая картина в Лувре.
Да что искусство?! В тех областях, которые хоть сколько-нибудь имеют значение, я – бог.
Бог должен быть безжалостным и дальновидным. Он изучает и сортирует свои творения. Лучшие из них следует оберегать и лелеять, а неудачные – отбрасывать без сожаления.
Мудрый бог постоянно экспериментирует, творя чудеса с тем, что попадает ему в руки. Зачастую он действует безжалостно, как судья, выносящий приговор. Но того, в чьих руках власть, не могут касаться жалкие и мелочные законы, которым подчиняются обычные люди. Они слепы, их умы затуманены страхом – страхом перед болью и смертью. Они слишком ограниченны, чтобы понять, что смерть можно победить.
Мне это почти удалось.
Если бы мои деяния раскрыли сейчас, эти людишки с их нелепыми законами и предубеждениями прокляли бы меня.
Но когда мой труд завершится, они будут поклоняться мне.
ГЛАВА 1
Для некоторых смерть не являлась врагом, поскольку жизнь была для них куда менее милосердной. Боль, отчаяние и страх были постоянными спутниками бедных и бездомных обитателей Нью-Йорка. Для умственно и физически неполноценных город служил всего лишь разновидностью тюрьмы. Для призраков, плывущих в ночи, словно тени, наркоманов с их бледно-розовыми глазами и трясущимися руками жизнь представляла собой всего лишь бессмысленное путешествие от одной дозы к другой, зачастую наполненное болью, отчаянием, а иногда и ужасом.
Разумеется, существовали социальные программы. В конце концов, человечество вступило в просвещенный XXI век – по крайней мере, так утверждали политиканы. Либеральная партия требовала создания новых приютов, образовательных и медицинских учреждений, учебных и реабилитационных центров, не предлагая при этом сколько-нибудь подробных планов развития таких программ. Консервативная партия бодро урезала бюджеты уже имеющихся программ, а потом напыщенно заявляла о необходимости повышения жизненного уровня и укрепления семьи.
Конечно, тот, кто был способен переваривать скудную диету благотворительности, мог существовать и в тюрьме, а программы обучения и помощи предлагались людям, способным оставаться в здравом уме, петляя по бесконечным милям бюрократической волокиты. Однако эта система слишком часто душила получателя, прежде чем спасти его, и поэтому в приютах что-то не было заметно очередей.
Дети, как всегда, голодали, женщины торговали своим телом, а мужчины изнемогали в поисках денег. Каким бы просвещенным ни было время, человеческая натура оставалась такой же предсказуемой, как смерть.
Спящим на тротуарах нью-йоркский январь приносил кошмарные ночи, пронизанные леденящим холодом, который лишь изредка удавалось отогнать бутылкой пива или чего-нибудь покрепче. Некоторые не выдерживали и отправлялись в приют храпеть на горбатых койках или есть водянистый суп и безвкусные соевые булки, подаваемые расторопными студентами-социологами. Но другие держались до последнего, слишком растерянные или слишком упрямые, чтобы пожертвовать своим кусочком тротуара.
В эти страшные ночи многие переходили от жизни к смерти.
Город убивал их, но никто не называл это убийством.
Морозным утром лейтенант Ева Даллас ехала в центр города. Ее пальцы беспокойно барабанили по рулевому колесу. Обычная смерть бездомного на Бауэри вроде бы не являлась ее проблемой. Это было задачей отдела, который часто называли «трупоискателями» – его сотрудники патрулировали районы скопления бомжей, отделяя живых от мертвых и отвозя тела в морг для обследования, опознания и уничтожения.
Эту скверную работенку обычно исполняли те, кто все еще питал надежду поступить в более элитарный отдел расследования убийств, и те, кто уже в подобные чудеса не верил. Сотрудников же «убойного» отдела вызывали лишь в тех случаях, когда смерть выглядела явно подозрительной или насильственной.
Если бы в это злосчастное утро не была ее очередь для подобных вызовов, Ева могла бы все еще нежиться в теплой постели с любимым мужем.
– Возможно, какой-то наивный новичок рассчитывает, что нарвался на серийного убийцу, – пробормотала она.
Сидящая рядом с ней Пибоди широко зевнула.
– Мне кажется, я только зря занимаю место в машине. – Из-под прямой темной челки она метнула на Еву полный надежды взгляд. – Ты могла бы высадить меня у ближайшей остановки, и я через десять минут была бы дома в постели.
– Если я страдаю, то страдай и ты.
– Спасибо на добром слове, Даллас!
Ева усмехнулась. Вряд ли можно было найти кого-нибудь надежнее ее помощницы. Несмотря на ранний вызов, зимняя униформа Пибоди была безупречно выглажена, а пуговицы и черные полицейские ботинки начищены до блеска. Глаза на квадратном лице, обрамленном коротко стриженными черными волосами, возможно, были немного сонными, но Ева не сомневалась, что они ничего не упустят.
– Вчера вечером у тебя, кажется, было грандиозное мероприятие? – заметила Пибоди.
– Да, в Вашингтоне. Рорк устроил прием с танцами для какой-то благотворительной организации по спасению кротов или чего-то в этом роде. Еды было достаточно, чтобы накормить всех бомжей на Лоуэр-Ист-Сайд.
– Да, круто. Держу пари, тебе пришлось разодеться в пух и прах, лететь на личном самолете Рорка и накачиваться шампанским.
Ева и бровью не повела в ответ на суховатый тон Пибоди. Обе знали, что внешняя, эффектная сторона жизни Евы, возникшая с тех пор, как в эту жизнь вошел Рорк, нисколько ее не занимала и скорее раздражала.
– Да, все так и было. А еще мне пришлось много раз танцевать с Рорком.
– На нем был смокинг? – Пибоди как-то видела Рорка в смокинге, и этот образ навеки запечатлелся в ее сознании.
– Разумеется. – Ева вспомнила, с каким нетерпением она стащила смокинг с Рорка, когда они вернулись домой. Без смокинга он выглядел ничуть не хуже.
– Вот это мужчина! – Пибоди закрыла глаза, используя методику воссоздания зрительного образа, которой овладела в детском возрасте.
– Наверное, многие женщины сдохли бы от злости, если бы мужья стали объектом романтических фантазий их же помощниц.
– Но вы выше этого, лейтенант! Это мне в вас и нравится.
Ева фыркнула, расправив затекшие плечи. Она сама виновата, что прошлой ночью поддалась страсти и проспала всего три часа. А теперь ничего не поделаешь – долг превыше всего.
Ева смотрела на ветхие здания и замусоренные улицы. Бетон и сталь казались обезображенными многочисленными шрамами, бородавками и опухолями. Сквозь канализационные решетки вырывался пар, свидетельствуя о некоем подобии жизни, протекающей под землей. Ехать сквозь него было все равно что пробираться через туман, клубящийся над грязной рекой.
После того как Ева вышла замуж за Рорка, она жила словно в ином мире, среди полированного дерева, сверкающего хрусталя, запаха свечей и оранжерейных цветов – аромата богатства. Но Ева не забывала, что пришла в этот мир из таких же мест, как то, где находилась сейчас. Она знала, что эти места во всех городах походят друг на друга особой атмосферой безнадежности, пронизывающей весь уклад жизни.
Улицы были почти пустыми – немногие обитатели мрачного района рисковали выходить так рано. Наркодилеры и проститутки, окончив ночную работу, заползли в свои норы до восхода солнца. Торговцы, которым хватало смелости содержать здесь магазины и лавки, еще не раскодировали запоры на дверях и окнах. Продавцам, отваживавшимся торговать вразнос с передвижных лотков, приходилось вооружаться и работать парами.