«Я сошел с ума». Ресницы дрогнули еще раз, и глаза, черные, совершенно черные, распахнулись. В глазах была пустота. Виталий смотрел в нее и чувствовал, как пустота эта, безграничная и всеобъемлющая, переходит в него. Улыбка с ее лица исчезла, ее заменило неопределенное сладострастное выражение. Тело изогнулось, будто в истоме. Все это мелькало в застывших глазах Виталия, как мимолетные кадры из фильма, и на мгновение он усомнился: а не находится ли он сейчас в кинотеатре и не смотрит ли он кино, странное, фантастическое, но все-таки кино, и оно когда-нибудь кончится, он выйдет из зала и вздохнет облегченно, потому что эти видения окажутся не более, чем больной фантазией сценариста. Но нет, это было не так, и как бы не старался Виталий убедить себя в этом, все было так, как было на самом деле, то есть в действительности. И в воздухе той действительности, в которой он теперь находился, витал соленый бриз. В лицо ударили морские брызги. Девушка вздрогнула и замерла. Протяжно запищали приборы рядом. Тоскливо и монотонно. Виталий, обессилев, рухнул на колени.
«Вот и все. Тяните по экрану титры, включайте свет. Фильм под названием жизнь закончен».
Часть 7
Общий мрак изредка разрывает холодная вспышка голубой змейки огня. Плотная материя черноты сопротивляется ей, хрипит, но все же в ней появляются изломы и трещины. На мгновение она сдается, и коварное острое пламя растекается по ней, охватывает и тут же отступает, и мрак, мгновенно заживив свои раны, сгущается вновь. Не слышно ни вскриков чаек, ни стонов терзаемых штормом деревьев, лишь гулкий вой ветра, рычание грома, то дальше, то ближе, и звон стальных клинков дождя.
Запах озона смешивается с солью, осыпающей лицо серебристой пылью.
Рыхлый свинец облаков загромождает горизонт, цепляется за вершины скал, окруживших берег. Будто доисторические ящеры, пробужденные стихией, вскинули головы, выставили из воды остроконечные черные хребты. Повсюду среди обрывков пены мелькают, захлестываемые волнами, обломки клыков, разбросанные по берегу шипы и когти мертвых монстров.
В пепельных кружевах дымки теряются очертания высоких скал, о которые разбиваются стальные горбы волн. Разъяренным зверем океан набрасывается на храбро отражающий атаки гранит, и в месте столкновения двух стихий вздымается каскад брызг, издалека напоминающий силуэт голодного птенца гарпии.
– Лишь отрешившись от всего, ты можешь обрести гармонию с собой и со своим миром, теперь этот мир твой, – гулкий голос, раздавшийся позади, слился с грохотом грома, рассыпался по берегу, потонул в малахитовых волнах.
Какое-то время Тайрья прислушивается к медной россыпи дождя и серебряной грусти гитарных струн, стремящихся вступить с ним в диалог. Ей бы хотелось, чтобы эта мелодия, печальная и отчего-то светлая, стала ответом на прозвучавшие слова. Но это не то, чего ожидает от нее властный голос. Решение должно быть принято.
В Тайрьи начинает назревать не то вопрос, не то догадка. Оно вертится в уме и просится стать высказанным. Она спрашивает:
– Чтобы достичь своей мечты я должна принести жертву? Саму себя?
Он говорит:
– Ты перейдешь в другую область существования, ту, которую ты создала для себя сама. Смерть – всего лишь черта, нужно лишь решиться ее провести, смерть – это только порог, и его легко переступить.
Тайрья начинает колебаться:
– Но назад дороги не будет.
Он говорит:
– Назад дороги нет никогда.
По широким пластам породы стекают тонкие струйки искрящейся ртути. Глубокие раны черных скал, осыпанных пеплом сражения, обагренных слезами павших, сочатся потоками соучастия. Их подхватывают, их впитывают кобальтовые глубины распахнутых ртов, их остатки слизывают белесые языки ненасытной бездны.
… Жизнь – песчинки счастья в черных водах океана…
Тайрья скользнула взглядом по гладким лоснящимся спинам окаменевших монстров, по бликам лазури, вспыхивающим и угасающим в холодной пелене, охватывающей влажными ладонями, окутывающей зыбким дыханием. Последние доли секунды перед прыжком в бездну. И наше будущее в нашем прошлом, а наше прошлое в настоящем, а настоящее – чернота узкого проема грота, ведущего в будущее. Его мрак стремится быть увиденным, его пустота зовет быть разделенной.