- Плевать, - Мерседес внезапно с маниакальной гордостью оглядела Орден. – Не потакать его интересам, а согласовать их со своими. Я мечтала о том моменте, когда вы исчезнете! Чтобы больше не жить во имя ваших идеалов, не слушать ваши советы и указания. Как и моя мама.
- Ты могла просто в официальном порядке просить меня забрать дар. И потом, тебя спрашивали, нужен ли он тебе… На посвящении. Ты не отказалась. – Спокойно отозвалась Анна.
- Потому что хотела отомстить за то, как мне пришлось расти. Без отца, выбранного маме и бросившего ее. Я не раскаюсь, не ждите. Я знала, что делала.
- Последний вопрос… Кто наложил на Врата Империус, когда напали на Оливию. Ты или Ядвига? – Гертруда с откровенным презрением наблюдала за молодой валькирией, которую ждал формальный Большой Суд и… лишение души, на всю вечность, с обречением души на муки за предательство и превращением тела в овощ. Самое суровое наказание для валькирии. Наказание, которого еще никто не заработал прежде. Лишали дара, случалось, и души лишали, забирая душу в пустоту безвременья. Но туда, к тем, кто даровал валькириям их силы, на вечное наказание, не ссылали еще никого…
- Я. Ядвига была, - Мерседес обошла стол под пристальными взглядами женщин, ифрит встал у единственной двери в Зал, окна заслонились щитовыми чарами Анны. – Уверена, что Врата просто не увидели и не почуяли Хранителей. Наивная дура… А плакала я тогда потому, что испугалась. Димитр велел убить Оливию. Я потом подумывала, но Федерика все время сидела с ней рядом, и просила меня помогать. Не нашла удобного момента. Мальчишку хотела увести, чтобы не сдал… - она с усмешкой посмотрела на Кэтрин. – Что, ликуешь? Второй Поцелуй подарили? Право самой любить? Считаешь, ты лучше нас?!
- А ты исполнила бы Негласное Правило? Отдала бы Диадеме приказ умереть, зная, что тоже умрешь? – Кэтрин подняла изуродованное лицо. – Я всю оставшуюся жизнь буду выглядеть так. И горжусь этим. Я не лучше других сестер, каждому – свой подвиг, свои особенные поступки, свое уважение. Но я определенно лучше тебя, - она улыбнулась, от чего пересекавший правый уголок губы шрам странно выгнулся. – Ты заслужила то, как тебя накажут.
- А ты… Низко с твоей стороны, Нора! – язвительно отозвалась Темная Валькирия, плюнув в лицо хладнокровно вытершей лицо салфеткой Бутти.
- Я предупреждала, что очень мстительна, - почти лениво ответила молодая немка.
- Ватли? Те чары, что я в него запустила?
- Нет. Те, кого ты предала…
- Довольно, - Анна со спокойным гневом в глазах прервала происходящее. – Увести ее и созвать сестер срочными извещениями. Чем быстрее мы с ней покончим, тем лучше. Как представительница мира-за-гранью на земле, принимаю и скрепляю договор валькирии Гертруды и Хранительницы Элеоноры… - Мерседес уводили, пока звучали эти слова. С заключением договора война была окончена…
***
- Северус! – когда Гарри и его спутник вошли в дом, уже весьма кругленькая юная мисс Реддл радостно заулыбалась. Вторая половина ее беременности протекала тяжеловато, и девушку старались побольше радовать и поменьше огорчать. А Гарри и Томас за время, пока Северус «прохлаждался» в Азкабане, порядком устали от ее капризов в стиле «я хочу вишню, и плевать, что два часа ночи, идите и принесите»… По рассказам Томаса, беременная Розалина с тех пор, как Кэт толкнулась в первый раз, вела себя немногим лучше, устраивая мужу истерики «ты меня не любишь», «я хочу мороженого», «почему в этой книге все умерли?!» и прочее, прочее, прочее…
- Беременные валькирии так всегда себя ведут, свойство дара, - пояснила как-то заглянувшая к ним Федерика, оправлявшаяся от потрясения, вызванного разоблачением ее лучшей подруги. – Я, когда Кас ждала, чуть Марко не свела с ума. Потерпите немного…
Но сейчас кругленькая мисс Реддл молча с улыбкой прижала руку мужчины к животику, слушая его и Гарри рассказ о суде.
- Он толкается уже совсем сильно, - жизнерадостно сообщила девушка. – А у Анж еще больше, папа шутит, что у нее там растет будущий спортсмен. Ой, ты же не знаешь, наверно… Анж пока у нас живет, мы решили, что вдвоем и под присмотром нам сейчас проще будет. Мы с ней уже совсем помирились! А на мой день рождения Нора нас по магазинам вытащила, заставила меня с моей мордой пойти, она же у нас суровая, сам знаешь, вот, заявила, что хочет обновить вещи, у нее же и фигура немного изменилась, - слушая поток ее речи, Снейп лишь улыбался, вдыхая запах шалфея от ее волос. Она рядом… -Она еще сказала, у нее рядом с двумя бубликами, мной и Анжи, самооценка повышается. Она же худее теперь… Ну, мы пошли и я там такую милую футболку тебе купила, я знала, что ты вернешься скоро… - тараторила девушка, обнимая мужчину. Азкабан остался позади. Война осталась позади… Впереди ждала мирная жизнь…
***
Грязный, набитый соломой или чем-то похожим матрас, окошко высоко под потолком, в которое он видел клочок серого неба, металлическая чашка с водой в изголовье «кровати». Даже старое серого цвета одеяло – в камере было жутко холодно. Уже ноябрь, суд прошел еще в июле, а Кэтрин почему-то все не выполняла свое обещание. Серебристое сияние вокруг запястий не давало забыть, что на руках у него магические кандалы, и он не может развести руки в стороны больше, чем на полметра, не может толком их сильно выгнуть или как-то «извивать», не может применять магию. Даже если ему в руки попадет каким-то чудом палочка, это будет в его руках просто деревяшка. Так что из Ирманаза ему не сбежать. Да и мракоборцы, охраняющие тюрьму, как и церберы, как и дракон там, внизу, у единственного хода…
Из Азкабана и Нурменгарда сбежать нельзя. Из Ирманаза нельзя и мечтать сбежать. Отсюда выходят или после окончания срока, или мертвыми, это он уже давно понял и усвоил, еще до суда. А до его единственной в неделю прогулки – и то этот чудо-бонус ему дали по ходатайству одной валькирии – еще целых четыре дня. Мужчина с тоской посмотрел на светящийся шарик под потолком. До него не достать, зато в его свете хоть видно камеру. И газеты, которые ему тоже в виде бонуса раз в неделю приносят. Правда этими чертовыми газетами с собой ничего не сделаешь, даже если захочешь. Если только подумаешь – они просто возьмут и сгорят. Он это уже проверил…
Тощая подушка (ирманазцы просто-таки гуру комфорта заключенных, невольно хмыкнул бывший Пожиратель), из наволочки которой он вытащил единственное более-менее ценное в этой одиночной камере. Черно-белая колдография, на которой изображена была улыбавшаяся девчушка-гот в мантии студента Денбриджа. Он знал, что это ее первый снимок из университета. Он стащил его из ее же альбома незадолго до решающей битвы… В преддверии того, что сядет в Азкабан, а то и в Ирманаз… Снимок ему дали оставить, и за это он был бескрайне благодарен…
Он вспоминал ее звонкий смех, прикосновения ее теплых хрупких рук, серые глаза. Ее улыбку, вернувшую ему желание жить, пусть и так ненадолго. Ее учащенное дыхание в его сильных руках, ее нежную кожу и еще совсем юное и нежное тело. Вкус ее губ, горько-сладкий… Она – единственный в мире человек, который стал ему дорог после всей этой истории с Роуз и ее выбором. Единственная, для кого он был не чудовищем, а человеком.
Единственная, к кому он хотел бы сейчас вернуться…
Он старался не подпустить ее слишком близко, понимая, насколько обречен их союз. Чтобы не сделать еще больнее, когда все рухнет. Не дать ей слишком сильно его полюбить. И тогда, услышав о ребенке, он изо всех сил пытался не показать, как на самом деле ему рад, чтобы оттолкнуть Лику, не притянуть. Сделать больнее сразу, чтобы проще было потом.
Пытался, но не смог…
Он скучал по ней, по дерзким заявлениям, по ее нежным касаниям, когда она укладывала его спать, по блеску ее глаз… Светлая горечь от осознания того, что он был счастлив с ней, почти счастлив, но так недолго…
- Лика, - он провел пальцем по краешку снимка. – Ты и правда ангел… - лязг засова заставил его посмотреть в сторону двери. По грязному полу его камеры прошуршал белоснежный подол мантии валькирии. Остановился подол перед ним. Антонин поднял глаза.
Он на суде все смотрел на ее лицо и никак не мог привыкнуть к испещрявшим его шрамам. И еще больше не мог поверить в то, что его защищает Кэтрин, на правах валькирии его родной страны. Она привела примеры его благих поступков, рассказала об «Уоркессе», которого Долохов не тронул, и всеми силами и пытался не тронуть. О том, как он дважды спасал жизнь Кэтрин, о том, что он рисковал собой, чтобы развести Хранителей и Пожирателей во времени. И вместо столь уже вероятного Поцелуя дементора Долохов был приговорен к другому.