Но я не носила золото!
– Вашей болезни после того, как вы упали с лошади и ударились головой, – терпеливо пояснил доктор.
У него был мягкий голос и полноватые руки, костюм какой-то старомодный, коричневая в полоску тройка и золотая цепочка часов, тянущаяся через живот.
– Разве меня не сбила машина? – спросила я.
Доктор грустно улыбнулся, заглядывая мне в лицо.
– Бедное дитя. Вы заговариваетесь, вы в бреду, но я обещал его сиятельству, что к свадьбе вы полностью поправитесь. А вот и Жюли.
Уже знакомая мне девушка торопливо вбежала, неся на подносе кувшин и кипенно-белое, сложенное вчетверо полотенце. Доктор принял из ее рук поднос, поставил на стол, потом смочил полотенце и принялся обтирать мое лицо. По коже сразу пошли мурашки, я попыталась оттолкнуть его руки:
– Не надо… пожалуйста.
В голове крутились услышанные слова. Его сиятельство? Свадьба? О чем говорит этот человек?
Я попыталась приподняться на локтях, но голова закружилась, и перед глазами заплясали оранжевые мушки.
– Рано вставать, рано! – прикрикнул доктор и погрозил толстым пальцем. – Ох и егоза! Ох и ящерка! Убьетесь, а герр доктор отвечай перед фрау и генералом.
Он поцокал языком и насильно надавил на плечи, возвращая меня в кровать. Я протестующе замычала, но доктор быстро накапал что-то янтарное и густое на деревянную ложку и ловко сунул мне в рот, тут же прикрыв мои губы влажными пальцами:
– Пейте-пейте, фройлен! Не капризничайте! Глотайте же!
Густая жидкость была сладкой, с мятным привкусом. Я покорно проглотила и улеглась, натянув одеяло до подбородка. Это ободрило доктора, и он похлопал меня по щеке:
– Умница, фройлен. Вот так, будете слушаться, и к вечеру я разрешу вам подняться. Хорошо?
Я кивнула, глядя в потолок и считая нагло рассевшихся херувимов. У младенцев почему-то были кожистые крылья и хитрые мордочки ящериц.
«Так и сходят с ума, – подумала я, закрывая отяжелевшие веки. – Может, лежу сейчас в коме, и все это мне снится…»
И провалилась в сон без сновидений.
Когда я проснулась, головная боль прошла, и в глазах ничего не двоилось. Комната не пропала и не изменилась, все так же тускло светила ночная лампа, в кресле дремала Жюли, уронив подбородок на грудь. Странный сон, с продолжением. Или я умерла и попала в чистилище. Вон у крайнего херувима торчит острый хвост, не ангелок, а натуральный демоненок. Осторожно, чтобы не разбудить девушку, я поднялась на подушках, их было очень много, больших и маленьких, обкладывающих меня со всех сторон. Одеяло соскользнуло в ноги, и сквозняк захолодил кожу. Я зябко повела плечами и спустила ноги с кровати.
Пол устилал белый ковер с густым и очень мягким ворсом. Подтянула сползающую лямку ночной рубашки, длинной, до самого пола, и такой же белой, как простыня.
«И как мое лицо», – хмуро добавила про себя, разглядывая отражение в трюмо.
Что авария была, я ни на минуту не усомнилась, вон и синяк на лбу, и царапина на подбородке. Лицо мое и не мое: тот же вздернутый нос в веснушках, но щеки впалые, под глазами тени, губы обветренные и бледные, как после затяжной болезни. Зато волосы куда гуще и длиннее моих, каскадом покрывают плечи и падают за спину густой рыжей волной.
Я задумчиво намотала локон на палец и слегка потянула. Проснусь или нет? Вот бы проснуться в своей спальне, а потом рассказать странный сон Юльке. Ох и посмеемся мы с ней! Хоть роман пиши под названием «Вот я попала!»
На трюмо склянки, маленькие и большие, пузатые и граненые, не то духи, не то лекарства. Взяла одну, покрутила, вынула пробку и понюхала. Все тот же лавандовый запах! Кажется, им пропиталось все вокруг, начиная от моей собственной рубашки и заканчивая шторами.
Заткнула склянку пробкой и вернула на место. С краю стояла картонная рамка с двумя рисованными портретами: который слева – мой собственный. Круглое, еще не тронутое болезнью лицо с нежнейшим румянцем, рыжие волосы собраны в сложную прическу, надо лбом бисерная нить жемчуга, плечи открыты, острые ключицы обнажены, и в яремной ямке удобно лежит белая капелька лунного камня. Справа – портрет мужчины.
Я вздрогнула, едва не выпустив картонку из рук, сердце взволнованно заколотилось.
Про таких говорят: лицо с обложки. Твердый подбородок, красиво очерченные губы, прямой римский нос и иссиня-черные волосы, постриженные коротко, по-военному, над левым ухом седая прядка. Вот только глаз не разглядеть за черными очками, так плотно пригнанными к лицу, словно мужчина родился в них. Именно эти очки почему-то приковали мой взгляд, я вглядывалась в них, холодея от мучительного предчувствия, сердце колотилось все быстрее, в ушах шумела кровь. Наконец ноги мои подкосились, я ахнула и выронила портрет.