— Седьмой! — я не удержалась от возгласа и округлила глаза. — Ваш господин многоженец?
— Отнюдь, фройлен. Мой господин шестикратно вдовец. Мне грустно осознавать, что вы станете седьмой.
По спине потянуло холодком. Я сжала пальцами воротник и насупилась:
— Считаете, я тоже погибну?
— Почти уверен в этом, — с сожалением ответил Ганс. — И Его Сиятельство тоже так считает, поэтому не хочет тратиться на очередную бесполезную свадьбу.
— Так и не женился бы!
— К сожалению, это невозможно, фройлен. Генерал Фессалии должен быть женат, того требует занимаемый им пост. Или, по крайней мере, должен носить траур не менее года. Ко всему прочему, ему предсказали, что проклятие снимет ночь, проведенная с последней наследницей знатного, но обедневшего рода, которая полюбит его всем сердцем.
— Как романтично, — пробормотала я, хотя восторгаться совершенно не хотелось. — И что же случилось с предыдущими женами? Они погибли?
— Не совсем так, — мягко возразил Ганс и взял меня под локоть, точно предупреждая попытку к бегству. — Они окаменели в течение суток после первой брачной ночи. С кем-то это случается раньше, с кем-то позже. Но никто не избежал ужасной участи, — адъютант вздохнул и задумчиво добавил: — Возможно, по сравнении с этим, быть проглоченной виверной не так уж плохо? Правда, в случае вашей гибели до свадьбы мачеха не получит поместья.
— Почему так? — спросила я.
— Фрау Кёне ваша опекунша, — терпеливо пояснил Ганс. — Она отвечает за ваше здоровье и жизнь, и в случае вашей гибели как-то: падение с лошади, отравление, пожирание вивернами, и так далее, ее арестуют по подозрению в убийстве из корысти, а поместье отойдет короне и государству. В случае же заключения брачного контракта с Его Сиятельством, с вашей мачехи снимается ответственность, и она становится управляющей поместья, а после вашей смерти — полноправной владелицей.
— А как же генерал? Разве его не арестуют по обвинению в умышленном убийстве? Ганс снова улыбнулся мне очаровывающей улыбкой и мягко ответил:
— Нет. Потому что родовые проклятия не подпадают под юрисдикцию.
Он заглянул мне в глаза, будто ища поддержки, но мне не хотелось отвечать. Я вспомнила холодный голос генерала, вспомнила его сильные руки, тяжелый взгляд, пронизывающий даже через очки. Такой не отступится, не даст ни малейшего шанса. Что тогда остается мне?
— Что остается? — пробормотала я, в отчаянии закусив губу.
— Пройти в свою комнату, фройлен, — вежливо ответил Ганс и настойчиво подтолкнул меня к дому. — Ждать свадьбы и молиться богу.
Вот уж чего я не собиралась делать, так это ждать и молиться. С другой стороны, побег мне не удался, но, возможно, повезет в следующий раз?
В доме мы наткнулись на Якоба, глянувшего на меня волком. Я вздернула подбородок и окатила его презрительным взглядом. Почтительно пропустив меня в спальню, адъютант Ганс собственноручно заколотил окно, чтобы у меня не осталось возможности повторить трюк, снял с постели все белье и, взяв под козырек, пожелал мне хорошего дня и вышел, тщательно заперев комнату. Я нашарила на трюмо пузырек с духами и швырнула в дверь, он упал, хрустнув стеклянным боком. В комнате отчетливо запахло ненавистной лавандой.
До самой ночи время тянулось невыносимо медленно. Я слонялась из угла в угол, и лишь изредка меня посещала швея, развлекая примеркой: платье получалось, каким и задумывалось, легким, воздушным, сотканным из тончайшей материи и кружев.
— Настоящая фея! Богиня! — делано ахала швея.
Я отвечала кислой улыбкой и угрюмо косилась на дверь, за которой, как я прекрасно знала, стоит лакей и охраняет покой будущей супруги фон Мейердорф.
Ночь прошла беспокойно, сновидения были обрывочны и бессвязны. То я видела Якоба, замахивающегося кнутом, то фрау Кёне, грозящую мне скрюченным сухим пальцем, то виверну с разинутой пастью, а потом с виверны спрыгивал генерал и направлялся ко мне, сверля тяжелым взглядом из-под очков. Я вскрикивала и просыпалась с колотящимся сердцем и хваталась за кулон, нагретый от моего тепла, и тускло поблескивающий во тьме, как кусочек настоящей луны.
Заснула я только под утро, разметавшись по кровати в позе звезды, и очнулась, когда в замке дважды повернулся ключ.
Это была фрау Кёне, разряженная и напомаженная более обыкновенного.
— Просыпайтесь, фройлен! — проскрежетала она своим неприятным вороньим голосом. — Живей, живей! Его Сиятельство не любит ждать!
За ней вбежали женщины: одну я видела вчера, она приносила мне завтрак, обед и ужин, другой была Жюли, а третьей — швея с платьем в руках.
— Ах, фрау, я шила его всю ночь! — причитала она, подлетая ко мне и прикладывая фату щеке. — Поглядите, как прекрасно оттеняет эта снежная белизна чудесные глаза фройлен!
— И подчеркивает мертвенную бледность! — поджала губы мачеха.
— Позвольте заметить, фрау: прелестную аристократичность! — робко вставила из-за спины Жюли.
Фрау Кёне метнула недовольный взгляд, но ничего не сказала.
Жюли помогла мне умыться и вымыла волосы, умастив их розовым маслом. Пока они сохли, мне растерли тело сухим тальком с добавлением цветочной отдушки, потом сполоснули и насухо вытерли полотенцем. Кружевные панталоны несмотря на их изящество вызвали у меня неосознанное хихиканье, но я позволила натянуть и их, и белоснежные полупрозрачные чулки, которые крепились на расшитых серебром подвязках. Затягивание свадебного корсета с вырезом сердечком снова превратилось для меня в пытку, швея сопела, колдуя над шнуровкой, а фрау Кёне недовольно морщила нос:
— Бог знает, почему все приличные девицы после болезни худеют, а эта цветет и пахнет.
— Вы ведь сами велели фройлен цвести, как пион! — радостно откликалась Жюли. Рядом со мной она чувствовала себя гораздо смелее.
Мои волосы она заплела в косички и уложила на голове красивой корзинкой, выпустив несколько завитых локонов. К ним шпильками прикрепили фату, то тут, то там украсив мелкими белыми цветами. Легчайшая органза падала на обнаженные плечи и струилась вниз, за спину с глубоким вырезом, по шелку пышной юбки, подчеркивающему изысканность силуэта.
— Принцесса! — ахнула Жюли, прижав к груди кулачки и восхищенно глядя на меня во все глаза.
— Берите выше! — важно сказала швея и подняла пухлый указательный палец. — Как есть королевна! А теперь примерим это колье…
Она потянулась к моему лунному кулону, желая заменить его на массивное украшение с сапфировыми вставками, но я, повинуясь какому-то внутреннему чутью, решительно сжала кулон и мотнула головой:
— Нет. Я не сниму его.
Швея в нерешительности остановилась, вопросительно глядя то на меня, то на мачеху. Я вся дрожала от невыразимого волнения, не понимая, что происходит со мной, но зная, что никогда не сниму этот кулон. Никогда!
— Позвольте, фрау Кёне, — тихо подала голос Жюли. — Все-таки родительская память…
Мачеха раздула ноздри, пустила надменный взгляд из густо подкрашенных ресниц и процедила сквозь зубы:
— Пускай. Желание невесты — закон.
Я всхлипнула и нехотя выпустила кулон. Он закачался, пуская по корсету солнечные зайчики, и волнения постепенно сошло на нет. В довершении наряда мне примерили изящные туфельки, расшитые стразами.
«В таких не побегаешь», — мрачно подумала я и позволила увести себя из дома.
У ворот поджидала голубая карета, убранная искусственными цветами и лентами. В упряжке мотали головами белоснежные кони с аккуратно подстриженными хвостами и расчесанными гривами, так же украшенными лентами. На одну скамеечку сели мачеха и сводный братец, по случаю умытый и расчесавший сальные волосы. На другой примостилась я с Жюли.
— А где же Его Сиятельство? — спросила я.
Якоб осклабился и подмигнул:
— Не терпится поскорее упасть в объятия женишка, мм?
Мне захотелось показать ему средний палец, но жест в этом мире не оценят. Зато мачеха ударила его по плечу перчаткой и сдержанно ответила: