– Мама, мама! – Высокий голос Пиппы неожиданно разорвал окутавшую их дымку обостренной близости, и оба с облегчением перевели дух.
– В чем дело? – Джиневра улыбалась дочери, чье личико порозовело от возбуждения.
– Можно я попрошу Робина потанцевать со мной? Они играют гальярду[9], а я только утром повторяла шаги.
Джиневра взглянула на погрустневшую Пен, на Робина, который густо покраснел, вдруг сообразив, что он слишком много внимания уделял своему желудку и пренебрег светскими обязанностями по отношению к виновнице торжества. А уж о том, что он упустил такую благоприятную возможность, и говорить было нечего.
– Это день рождения Пен, Пиппа, она должна открывать танцы, – сказала Джиневра.
Робин кашлянул, вытер салфеткой рот и, вскочив на ноги, срывающимся голосом произнес:
– Леди Пен, позвольте мне… – Испугавшись, что на ладони остались следы жира, он поспешно вытер ее об одежду и предложил руку Пен.
Пен мило зарделась и вложила свои пальчики в руку Робина. Под аплодисменты гостей, которые тоже начали вставать с мест, чтобы потанцевать, он помог ей сойти с подиума.
Пиппа прикусила губу, а потом, овладев собой, выдавила улыбку и присоединилась к аплодирующим.
Хью отложил салфетку и тоже встал.
– А ну-ка, барышня, покажите мне, удалось ли вам освоить гальярду. – Ласково улыбаясь, он предложил руку Пиппе, и та так поспешно вскочила, что даже опрокинула стул.
– О, я хорошо танцую. Так мне сказал учитель танцев. Между прочим, я танцую лучше Пен, – добавила она, безуспешно пытаясь говорить шепотом. – Я лучше чувствую ритм, и у меня легче шаг.
– Ваша сестра танцует очень изящно, – возразил Хью. – Нужно обладать недюжинными способностями, чтобы танцевать лучше ее.
– А я и обладаю, – заверила его Пиппа.
Джиневра откинула голову на резную спинку стула и прикрыла глаза. Она чувствовала себя страшно утомленной, как будто ей пришлось выдержать своего рода кулачный бой. Отдохнув немного, она снова села прямо и устремила взгляд на танцующих. Пен и Робин были серьезны, Робин внимательно следил за своими шагами. Пен от усердия прикусила нижнюю губу – это свидетельствовало о ее глубокой сосредоточенности. Конечно, им не до светской беседы, мысленно усмехнулась Джиневра и ощутила, что отчаяние и усталость постепенно проходят.
Пиппа, порхающая рядом со своим высоким партнером, напоминала маленькую зеленую бабочку. Хью де Боукер, отметила Джиневра, двигается с удивительной легкостью для человека столь крупного телосложения, да притом военного. И он, кажется, нимало не смущен тем обстоятельством, что у него такая энергичная и крохотная партнерша. Пиппа в отличие от сестры могла трещать без конца, и Джиневра видела, что Хью, ловко лавируя в этом потоке слов, отвечает только на некоторые вопросы. Он не из тех, кто тратит силы на пустую болтовню, заключила она. Вот он наклонился к Пиппе, что-то говорит ей, улыбаясь и весело сверкая глазами. Удивительно, подумала Джиневра, как в нем уживаются две совершенно разные личности.
Она почувствовала странное покалывание в груди, и в следующее мгновение ее обдало жаром, а на щеках заалел яркий румянец. В последний раз она испытывала те же ощущения, когда познакомилась с Тимоти Хэдлоу. Это случилось в последний день святок, когда правил глава «пира дураков» и все было разрешено. Она обратила внимание на Тимоти Хэдлоу, а тот – на нее. Джиневра вспомнила, как он, взяв ее за руку, молча повел в маленькую комнатку, даже не комнатку, а клетушку. Едва за ними закрылась дверь, они начали срывать друг с друга одежду, дав волю страсти. Перед ее мысленным взором предстали его карие глаза, его смеющееся лицо. Она будто наяву ощутила, как он медленно двигается в ней, наполняя ее восторгом и доводя до…
Господь милосердный! В тот же миг у нее между ног потекла горячая влага. Все тело пылало как в огне, а сердце бешено стучало. Ни один мужчина, кроме Тимоти, не пробуждал в ней такого острого желания.
До сих пор…
Нет, это абсурд, это настоящее сумасшествие! Хью де Боукер – ее враг, он здесь для того, чтобы подписать ей смертный приговор, чтобы обокрасть ее и девочек. Она не имеет права испытывать к нему страсть.
Величественная гальярда закончилась, и Пиппа тут же подскочила к Робину, вопрошая на весь зал:
– Ты видел, как я танцевала с твоим отцом, Робин? Я хорошо танцую, да? А теперь ты потанцуешь со мной? Это контрданс. Мы можем танцевать все вместе – ты, я и Пен. Она схватила их обоих за руки и потащила за собой.
Хью пошел к столу. Улыбаясь, он поднялся на помост, легко перепрыгивая через ступеньку.
– Ну и балаболка! – Он сел на подвинутый пажом стул и, взяв кубок, жадно отпил вина. – У меня от ее вопросов началась страшная жажда.
Джиневра едва заметно улыбнулась. Его близость взволновала ее. Когда он наклонился, чтобы взять хлеб из корзинки на столе, она ощутила аромат лаванды и розмарина, исходивший от его волос. Мужчина, уделяющий внимание личной гигиене, – явление необычное!
Чтобы отогнать от себя запретные мысли, Джиневра приказала пажу сбегать на кухню и передать повару, что пора подавать праздничный торт.
–Миледи, позвольте мне попросить Пен подарить мне танец, – обратился к Джиневре магистр Говард, сидевший на одном из самых почетных мест из тех, что были «над солонкой». – Если, конечно, она согласится танцевать с такой развалиной. – Он растянул губы в беззубой улыбке и склонил голову в черном берете. При этом его жидкая седая бороденка забавно дернулась.
– Она будет в восторге, магистр, – заверила его Джиневра, зная, что Пен никогда не обидит старого учителя недовольством и пренебрежением.
– А Пиппа тем более, – пробормотал Хью. – Потому что получит Робина в свое полное распоряжение.
Джиневра рассмеялась – трудно было не отреагировать на его меткую шутку.
– Только ненадолго. У магистра – больные ноги, он уже не так бодр, как в былые времена, зато его ум не утратил остроты. А вообще скоро подадут торт, и Пиппу уже ничто не будет интересовать.
– А мама танцует так же хорошо, как ее дочери? – осведомился Хью. – Или она все еще в трауре?
– Я не надевала траур по Стивену Мэллори, – тихо ответила Джиневра. – И даже не делала вид, что скорблю о нем.
Хью внимательно посмотрел на нее. Вдруг пламя у одной из свечей дрогнуло, и его отблеск зажег огонь в ее серовато-фиолетовых глазах.
– Значит, мадам, вы танцуете? – проговорил Хью и, с вызовом глядя на Джиневру, подал ей руку.
Джиневра без колебаний вложила свою руку в его и грациозно встала. Бриллианты, украшавшие ее корсаж и чепец, ярко вспыхнули, освещенные факелами на стенах. При каждом шаге длинная, почти до пят, черная вуаль невысоко подлетала и плавно опускалась на бархатную юбку.
Джиневра улыбнулась, и Хью снова почувствовал, что теряет самообладание. Он твердо верил в ее вину, в обоснованность своей миссии, он был полон решимости отобрать у нее то, что принадлежит ему по праву, однако когда она так улыбалась, вся его целеустремленность таяла, как масло на солнце. Неужели она действительно колдунья? Неужели она пытается околдовать его точно так же, как околдовала своих мужей? Он старался сохранять дистанцию между ними и оставаться объективным, но не находил в себе силы противостоять ее чарам.
– Мама танцует! Смотри, Пен, мама танцует! – закричала Пиппа из другого конца зала, с подскоком обходя Робина, который вынужден был уступить свое место рядом с Пен магистру. – Она танцует с твоим папой, Робин.
– Я вижу, – сказал Робин. – И не понимаю, почему это вызывает у тебя такой восторг. Я иду за стол. Ты со мной или будешь танцевать одна?
Пиппа тут же сникла, но все же последовала за ним к столу.
– Я сто лет не видела, как мама танцует, – призналась она. – С лордом Мэллори она никогда не танцевала. Даже на Рождество и на Двенадцатую ночь[10]. – Между ее бровей появилась маленькая складочка. – Он был ужасно противным. Кричал и кидался всем, что под руку попадало. Все его ненавидели. Однажды я слышала, как Краудер говорил Грину, что лорд Мэллори – пьяная скотина.