Она покачала головой.
— Черт, если мы останемся, bébé, то закончим это здесь. — Сабан тяжело дышал, его грудь двигалась быстро и тяжело, а руки сжались вокруг ее лица. — Запах твоего возбуждения сводит меня с ума. Мой контроль и так достаточно ослаб.
Женщина нервно облизнула губы.
— Пойдем со мной.
Тот факт, что она приняла решение, что на самом деле рассматривает возможность секса с ним в этот момент, не должен был удивлять ее, но это так. Это возбуждение не было болезненным, не в смысле уровня или степени боли. Вместо этого, это была нужда, отчаяние; ее кожа горела от потребности его прикосновений, ее рот наполнялся слюной от его вкуса.
— Иди, — сказал он строго. — Я занесу еду обратно и приду к тебе.
Она покачала головой.
— Отойди от меня, Натали, — прорычал Сабан, вскакивая на ноги, удивляя ее своей горячностью. — Войти внутрь. На пять минут. Дай себе пять минут вдали от меня, убедись без моего присутствия, что твой самый мудрый выбор — это не звонить Эли.
— Ты сам это начал, — она вскочила с кресла и повернулась к нему лицом, гнев поднялся внутри нее, стуча в ее крови и пронзая ее чувства, он усиливался вместе с похотью. — Ты ввел этот странный гормон в мой организм, теперь ты должен позаботиться об этом.
Если бы Натали смогла преодолеть эту потребность, хотя бы на несколько минут, достаточно долго, чтобы снова подумать, тогда она смогла бы понять это. Но она знала, что пока он не коснется ее, пока не возьмет ее, в ее голове не будет ни одной ясной мысли.
Раздался рык.
— Сейчас я на пределе, — проскрежетал Сабан сквозь зубы. — Я не буду тебя успокаивать.
— Если бы ты попытался успокоить меня, мне, возможно, пришлось бы убить тебя, — бушевала она, ее руки оттаскивали ткань рубашки от тела, когда женщина почувствовала, как пламя потребности облизывает ее плоть. — Сабан, пожалуйста, просто прикоснись ко мне. Сделай что-нибудь, что угодно, чтобы я могла думать.
— Так, что ты сможешь найти выход из этой ситуации? — горечь наполнила его голос, но он прикасался к ней, уводя обратно в дом, забыв о стейках.
— Так, чтобы я смогла понять, как с этим справиться, — может быть, Натали и признавала, что выхода из этого нет, но она не принимала того, что, как она знала, исходило из этого.
Ей нравился Сабан. Она не понимала, как сильно он ей нравится, пока не задумалась об этом, не распределила отношения по категориям. Она заботилась о нем. Она скучала бы по нему, Боже, скучала бы так сильно, если бы его не было здесь, но она не любила его. Она не хотела его любить. И не хотела, чтобы он ее контролировал или какой-то чертов гормональный афродизиак.
Дверь за ними закрылась, и Натали оказалась прижатой к нему, а его руки, словно стальные ленты, обвились вокруг нее, когда его поцелуй стал дразнящим. Сабан облизывал и покусывал ее губы, давая вкус пряной, бурной сущности его поцелуя. Он заставил женщину желать большего. Заставил стонать. Ее руки сжались вокруг его шеи, ее язык прорвался мимо его губ, чтобы почувствовать его вкус.
— Мы не доберемся до спальни, если ты продолжишь в том же духе, — предупредил он ее своим темным, грубым голосом, рычащим хрипом, от которого по ее телу пробежала дрожь, когда одна рука, просунувшись под резинку штанов, обхватила изгиб ее попы.
— Ну и что? — Натали было все равно.
Когда Сабан прижал ее к себе, руки Натали скользнули от его шеи к пуговицам рубашки. Она хотела почувствовать его, хотела прикоснуться к нему. Недели, которые он преследовал ее по дому, этот образ разыгрывался в ее сознании. Повернувшись, оторвалась от пуговиц и выдернула материал рубашки из брюк, прежде чем потереться о Сабана, как кошка. Как будто у нее была привычка тереться об него при каждом удобном случае.
Натали хотела его. Ей не нужно было бороться с этим желанием сейчас; что-то заставило ее сделать это, вырвало выбор из ее рук, и она вдруг задалась вопросом, хорошо ли это. Стала бы она когда-нибудь охотиться на могущественного сексуального зверя, которым был этот мужчина?
Натали разорвала поцелуй, его дразнящий вкус сводил ее с ума. Ее руки сомкнулись на его рубашке, и она распахнула ее. Пуговицы разлетелись, а рычание покинуло его губы, дикое, звериное, но его грудь, наконец, обнажилась. Загорелый, твердый и жесткий, и без волос, за исключением почти невидимых, невероятно тонких волос, которые покрывали его.
— Боже, — это было лучше, чем волосы на груди. Пот блестел на нем, делая мягкие волоски более заметными, и Натали поняла, что нет ничего более чувственного. Мысль о том, как грудь Сабана трется о ее чувствительные соски, заставила киску сжаться, а соки разлиться между набухшими складочками бедер.