[19] сказала Эмманюэлю Пьерра[20] на обеде у Доминик — где, похоже, было немало выпито, — что Пьер совсем не сексуален. Что не соответствовало действительности, могу засвидетельствовать; интересно, что это на нее нашло, зачем она это сказала. В Париже вообще любят вот так запускать всякие идейки, а поскольку все редко видятся, знают друг друга поверхностно и никогда ни во что не углубляются, слух подхватывается, к нему относятся всерьез, воспринимают как проверенную информацию, решают, что все так и есть. Но я-то знала — он очень даже сексуальный. Только кто же мне поверит? Кто мог залезть ко мне в голову? Более того, я уже много лет не встречала никого столь же сексуального. Но, естественно, кто я такая? Мне что, давали слово? Чего стоило мое мнение? Не многого. Если меня едва не забрали, кто же будет прислушиваться к моим словам? Это не страшно, но, поскольку существует надежда, пусть и крохотная, я постараюсь на этот раз не терять бдительности. Что же касается подлых болтливых языков, то однажды, когда-нибудь, когда они меня заденут, даже если я буду недостаточно сильной, еще недостаточно сильной, все равно заткну им рот. Фредерик снова заговорил об этом несколько недель спустя, и на сей раз я ему все сказала. У меня была назначена встреча с Пьером на углу улиц Рен и Сабо, Фредерик проводил меня туда, Пьер приехал на скутере. На следующий день Фредерик спросил по телефону, все ли в порядке, и я ему ответила: да, только я, как всегда, устала. Он сказал: ты слишком много ездишь на мотоцикле. То есть он теперь втискивался всюду — даже отыскал себе место между моими брюками и пальто Пьера, к которому я прижалась на сиденье скутера, и, якобы иронизируя, унижал меня, не щадя и моей сексуальной жизни, комментировал ее, будто имел на это право, не останавливался даже перед тем, чтобы предъявить мне возникшую в его воображении картинку: я верхом на Пьере, намекая, что именно из-за этого я и устала. А ведь это моя личная жизнь, о ней нельзя говорить, она его не касается. Она касается только меня, никто и представить себе не может, насколько у нас все по-настоящему. И мы сами настоящие. Никто себе этого не мог представить. Хотя, возможно, на самом деле все было и не так. А значит, нужно дождаться, пока риск станет меньше, и только потом предъявлять себя окружающим. Если существует хоть малейшая надежда, то обязательно придет время, когда мы окажемся неуязвимыми, но этот момент еще не наступил. Нужно было ждать, потому что пока нас еще могли убить. Мы еще не распознали то, что нас объединяет, и если кто-то начнет строить предположения, от них уже не избавиться, а это может быть опасно. Начало определяет продолжение, мы еще были уязвимы — если существовала хоть малейшая надежда. И возможно, она все-таки была. Я и сама в это не верила в течение нескольких дней, тех что предшествовали 26-му. Все дни до 26-го, включая и само 26-е, до того самого мгновения, когда мы оба оказались единственными свидетелями одной странной штуки. Все, что нас объединяло, было загадкой и еще долго оставалось таковой. Тем более что мы почти не разговаривали друг с другом. Мы много глядели друг на друга, только этим и занимались, но почти не разговаривали. За исключением длинных неуверенных монологов, на которые он отваживался. В которых он сам перед собой раскрывался, понимая, что с его спокойствием покончено, а поскольку это случилось с ним впервые, он был удивлен. У него на все были готовые формулировки, он изъяснялся формулами, почти исключительно формулами, и вот однажды ночью он сказал: начинаются наши неприятности. При этом с физической точки зрения наши сексуальные отношения отнюдь не сводились к простой последовательности разных поз, что могло бы составить физический эквивалент всех этих формул. Вообще-то мы придерживались общих схем в этой сфере, если не считать его неуверенных монологов.
вернуться
Валери Сольви — директор агентства коммуникаций Solvit.
вернуться
Эмманюэль Пьерра — адвокат, романист и литературный критик.