Мое парижское обжорство сластями отличалось изумительным разнообразием. Утро начиналось с круассана или pain au chocolat[18], или chouquette[19], или tarte au sucre[20]. Обеду предшествовала остановка в «Пуалан» — знаменитой булочной, где я не могла отказаться ни от pain aux raisins[21], ни от tarte aux pommes[22], ни от petits sables[23]. Затем я останавливалась в кафе и с кофе уплетала вездесущий jambon beurre[24], а также оставшуюся выпечку из «Пуалана». Обед непременно включал, а иногда вообще состоял из эклера, Paris Brest, religieuse[25] или mille-feuille[26] (почему-то за пределами Франции именуемого «наполеоном») и обязательно дополнялся ещё чем-нибудь с кремом. К тому же время от времени я полдничала palmier — крупное слоеное печенье, обсыпанное сахаром. Во время учебного дня я встречала предостаточно всяких вкусностей и ела их на ходу. Овощи мне почти не попадались, и дневную норму фруктов я получала за счёт поедания фруктовых пирогов. Я пристрастилась к столь неразумному рациону, ни о чём не задумываясь и получая неимоверное удовольствие — если, конечно, не принимать во внимание мой внешний вид.
Разумеется, данной диете я научилась вовсе не в Америке — там ведь нет соблазнительных кондитерских (хотя в те времена, как и сейчас, не было и недостатка в манящих киосках с горячим шоколадным печеньем или продавцах сливочного мороженого, не говоря уже об умопомрачительном выборе магазинных сладостей, приготовленных из ещё более вредных для вас ингредиентов, нежели масло и крем). Впрочем, мне разъяснили, что я твердо усвоила американскую манеру питания, и именно она и сделала меня уязвимой перед опасностями парижского минного поля. Да, в Америке я приобрела определенные привычки, свойственные тамошним подросткам: есть стоя, самой не готовить, заглатывать на ходу что ни попадя. Особенно опасны шоколадные пирожные с орехами и бублики — у нас дома нет ничего подобного, поэтому никто не предупредил меня, насколько они калорийны.
Вернувшись во Францию, я продолжила поедать всё, что попало, хотя шоколадных пирожных с орехами здесь и в помине нет. Вероятно, я скучала по своей второй семье и искала свою Мадлен — воспоминания о сладком прошлом. В любом случае, я легко и непринужденно потребляла всю вкуснятину, которую предлагала Франция. В конце концов я «подсела» на mille-feuille. Как у наркомана, мой организм требовал все больше того, что прежде ему вводили маленькими дозами.
Пришёл черёд реабилитации, но, к счастью, Доктору Чудо и в голову не пришло раз и навсегда лишить меня запретного плода. (К плодам французы вообще питают унижение.)
Метод Доктора Чудо отличался особой гибкостью и осторожностью. Согласно его теории, в каждом из нас сосуществуют две натуры: одна хочет быть стройной и здоровой, а другая жаждет чего-то ещё. Одна видит картину целиком — благосостояние, самоуважение, соответствие последним модным тенденциям. Другой подавай удовольствия — немедленно и в большом количестве. Одна — это Нарцисс, склонившийся над водой; другая — Пантагрюэль, склонившийся над столом. Задача, поучал доктор Мейер, состоит не в том, чтобы победить последнего, а в том, чтобы наладить отношения между обеими частями своего "Я", сдружить их, приручив собственную силу воли и желания. Именно так поступают французы.
Не стоит забывать, говорил доктор, «il y a poids et poids[27]». Существует «идеальный» вес тела: о нём написано в проспектах страховых компаний, и он вычисляется только по росту. Есть «модный вес» — идеал, ещё менее обоснованный; он достигается в значительной мере усилиями коммерсантов, причем подчас с помощью коварных стратегий. Бывает ещё «здоровый вес» — в этом случае человек чувствует себя, по словам Монтеня, bien dans sa peau (уютно в своей собственной коже). Как раз последнее понятие — bien dans sa peau — Доктор Чудо и провозгласил нашей целью. Именно при таком весе вы можете заявить: «Мне хорошо, и я прекрасно выгляжу».