– Ты действительно швырнула в него таз?
– Хм. Безобразный поступок, да?
Себастьян обнял жену и привлек спиной к себе. Она пахла шелком, лавандой и собой, и на мгновение его охватил такой прилив чувств, что пришлось крепко зажмурить глаза.
– Пожалуй. Но тем не менее вполне объяснимый. Этот доктор – напыщенный, педантичный осел.
Геро покачала головой.
– Может, и осел, но у него благие намерения. Он искренне верит в свои предписания.
Когда муж промолчал, она добавила:
– Я так понимаю, Крофт сообщил тебе, что ребенок, скорее всего, лежит неправильно?
– По его же словам, ребенок еще может повернуться.
– Может.
Себастьян положил ладони на выпуклость ее живота, надеясь, что Геро не заметит, как нетверды его руки.
– Нам нужно подыскать другого акушера – и желательно не идиота.
– Они все идиоты. – Геро прислонила голову к его плечу, и ее губы изогнулись в странной улыбке. – Если хочешь знать мое мнение, неправильное предлежание ребенка – вот настоящая причина, по которой Крофт умыл руки. Он попросту боится.
«А кто в здравом уме не побоялся бы принимать тяжелые роды у дочери лорда Джарвиса?» – подумал Себастьян, но вслух не произнес.
– Как насчет Гибсона? – предложила Геро.
– Пол – хирург, а не врач общей практики и не акушер, – напомнил Себастьян.
– Думаешь, для меня это имеет значение? Ты не хуже меня знаешь, что ему уже случалось принимать роды. Во всяком случае, он наверняка может кого-то порекомендовать.
– Увы, по-моему, он разделяет твое нелестное мнение о представителях этой профессии. Но я спрошу.
Себастьян замолчал. В его голове теснились мысли о тех младенцах, которых потеряла мать Геро. «Из-за чего? – задавался он вопросом. – Тоже неправильное предлежание? Или причина совершенно иная? Какое-то отклонение у самой леди Джарвис, едва не стоившее ей жизни?»
– Догадываюсь, о чем ты думаешь, – обронила Геро. – Но я не моя мать.
Она повернулась в объятьях мужа, накрыла ладонью его щеку и поцеловала в губы.
– Все будет хорошо.
Он пропустил сквозь пальцы ее волосы, обхватил затылок и привлек ближе, обводя взглядом очертания щек, нежный изгиб губ. Ему хотелось признаться, как он страшится потерять ее, как не мыслит без нее дальнейшей жизни. И все же он ничего не сказал, даже не прошептал три простых слова: «Я люблю тебя». Произнести их сейчас означало бы допустить возможность, что она может умереть. Поэтому он смолчал.
Геро оказалась храбрее.
– Я не собираюсь умирать.
Себастьян приклонился к ее лбу. Но снова ничего не сказал, ведь она не хуже него понимала, что человек не волен выбирать час собственной смерти.
Пока Себастьян добирался на Тауэр-Хилл, снег посыпал быстро и густо, крупными хлопьями, которые обжигали лицо и стремительно укрывали город белой пеленой.
– Господи Боже, Девлин, – охнул Гибсон, когда приятель ввалился к нему в дом, оббивая снег с сапог. – Зачем тебя понесло на улицу в такую погоду?
Себастьян высвободился из мокрого пальто.
– Мне срочно нужно имя хорошего акушера, Пол.
Гибсон запнулся на полпути к своей крохотной гостиной и с изумлением оглянулся:
– Я думал, леди Девлин наблюдает достопочтенный Ричард Крофт.
– Он от нее отказался. Будто бы потому, что моя супруга не самая кроткая и послушная пациентка. С этим не поспоришь, но, если говорить начистоту, полагаю, Крофт попросту боится Джарвиса. Ребенок лежит неправильно, Пол.
– Я бы пока не особо волновался – срок ведь еще небольшой. Младенец должен появиться на свет в апреле. Он повернется поближе к родам.
Себастьян открыто встретил взгляд друга.
– Боюсь, срок был несколько преуменьшен, чтобы успокоить языки великосветских сплетников. До родов неделя-две.
– Ох. – Выражение лица Гибсона подтвердило все худшие опасения, даже с избытком. – Матерь Божья, – негромко добавил он и отвернулся, чтобы налить два стакана бургундского.
– Все так плохо? – спросил Себастьян, не сводя с него глаз.
Гибсон протянул ему вино.
– Иногда ребенок поворачивается чуть ли не в последнюю минуту.
– Имя знающего акушера, Пол. Мне оно необходимо. И срочно.
Гибсон смахнул со лба упавшую прядь волос. Себастьян наконец заметил, что друг не только побрился, но и повязал чистый галстук и явно заставил миссис Федерико выгладить ему рубашку.
– Дай мне немного подумать. Я завтра поспрашиваю.
Опускаясь в одно из потертых кожаных кресел возле камина, Себастьян обратил внимание, что кто-то поднял газеты, обычно валявшиеся на полу. Он окинул взглядом недавно вытертую от пыли каминную полку, свежие свечи в подсвечниках.
– Как твоя пациентка?
– Можете спросить меня лично, – произнесла Александри Соваж, показываясь в дверях.
Она выглядела почти такой же, какой он запомнил ее три года назад: то же буйное облако волос цвета заката, те же неожиданно темные карие глаза. Но вдали от жаркого солнца Испании ее кожа стала светлее, а сама она похудела, и резче выступившие скулы придавали ей обманчиво хрупкий вид.
– Господи Боже, зачем же вы встали? – воскликнул Гибсон, направляя нетвердые шаги раненой к ближайшему креслу.
На ней было все то же поношенное платье, что и в ночь нападения, и, судя по всему, она только что сумела одеться без посторонней помощи.
– Я услышала ваш разговор, – ответила она, со слабым, поспешно подавленным вздохом усаживаясь напротив Себастьяна.
Напряженные складки вокруг рта подсказывали, как нелегко ей было подняться.
– Не похоже, чтобы вам можно было покидать постель.
– Ей и нельзя, – подтвердил Гибсон.
Александри встретилась глазами с Себастьяном. В ее взгляде он уловил тлеющую враждебность и что-то вроде настороженности загнанной в угол лисицы.
– Что вы можете рассказать о той ночи, когда убили Дамиона Пельтана?
Француженка приложила ладонь ко лбу, словно даже попытка собраться с мыслями вызывала у нее новый приступ боли.
– Боюсь, я не так много помню.
– Можете назвать имя человека, сопровождавшего вас в «Герб Гиффорда»?
Опустив руку, она недоуменно нахмурилась:
– Какого человека? О чем вы? Я ходила туда одна, точно это знаю.
Друзья переглянулись.
– По утверждению некоего Митта Пебблза, женщина под вуалью и неизвестный мужчина спрашивали Пельтана около девяти вечера в день его смерти. Доктор поговорил с ними на улице, затем захватил пальто и ушел.
– Мне ничего не известно об этих людях, – покачала головой Александри. – Дамион не упоминал о них. Когда я подошла к гостинице, он один стоял на тротуаре и смотрел на звезды. Я спросила, чем это он занимается – той ночью было ужасно холодно. А он ответил, что просто… размышляет.
Себастьян пытливо всмотрелся в бледное, сдержанное лицо. Но если француженка и лгала, то ничем не обнаруживала этого.
– А дальше?
– Я попросила его сходить со мной к больной дочери Клер Бизетт. Дамион поднялся в номер за пальто, затем мы остановили фиакр. Мы предупредили извозчика, куда направляемся, но возле Тауэра он отказался углубляться в трущобы и высадил нас, так что пришлось проделать оставшийся путь до «Двора висельника» пешком. А потом… – она пожала плечами. – Я знаю, что мы осматривали Сесиль, но почти не помню этого. А дальше и вовсе ничего.
Она удерживала взгляд Себастьяна, словно бросая вызов, словно провоцируя не верить ей, и он подумал: «Почему? Зачем бы ей утаивать сведения, могущие вывести на тех, кто пытался ее убить?»
– Я слышала ваш разговор, – повторила Александри. – Насчет вашей жены.
– И что насчет моей жены?
– Существует способ повернуть младенца в утробе, который состоит в надавливании руками на живот, чтобы извне воздействовать на плод. Но это необходимо сделать в ближайшее время. Если промедлить, дело значительно осложнится.
– Звучит довольно опасно.
– Нет, если знать, что делаешь.