– А откуда ты взял, что мне с тебя чего-то нужно?
– Я знаю, кто вы такой. Баллок.
Ухмылка расширилась.
– Наболтала тебе про меня, да? А рассказала, как сама прикончила моего братишку?
– Рассказала, что он так сильно избил свою жену, что та умерла.
Ухмылка исчезла.
– Никогда он такого не делал. Чертова сука свалилась с лестницы.
– Подразумеваете, он столкнул ее с лестницы?
Как только эти слова прозвучали, Гибсон удивился безрассудной, чуть не безумной храбрости, сподвигшей его произнести их. Когда-то он был задиристым парнем, вполне способным постоять за себя в драке и не гнушавшимся бить ниже пояса, если обстоятельства вынуждали. Но те дни остались далеко позади. А Самсон Баллок выглядел как человек, который может голыми руками свернуть шею быку.
Под взглядом Гибсона громила вздернул верхнюю губу, сморщил нос, оскалил зубы, словно рыча. Затем непонятная веселость залила щетинистое лицо, и Баллок засмеялся.
– Она снова торчит у тебя, так что ли? Да разве ты ей защитник. – Черные глаза мебельщика презрительно смерили соперника. – Одноногий ирландский докторишка. Что встреваешь-то, а?
Здоровенная рука метнулась и схватила Гибсона за шею, пальцы глубоко впились в плоть. Улыбаясь, Баллок дернул жертву вверх, размахнулся и хлопнул спиной о ближайшую кирпичную стену. Гибсон едва заметил, как его костыль грохнулся на мостовую. Все его существо было сосредоточено на железной хватке, сжимавшей горло, лишавшей воздуха.
– Ну как, ирлашка? Небось не дышится?
Гибсон отчаянно вцеплялся в массивную руку, сдавливавшую шею. В ушах взревело. Глаза заволокло туманом странного, кровавого цвета. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Баллок притянул его лицо вплотную к своему – грубая щетина ободрала Гибсону щеку, в ноздри нахлынула гнусная вонь от гнилых зубов.
– Ты ей передай. Скажи этой суке, что за ней должок. И я его стребую, как приготовлюсь. Скажи, что в этот раз она заплатит по полной.
Продолжая улыбаться, Баллок снова приложил Гибсона затылком и спиной о кирпичную стену.
Затем разжал пальцы и отшагнул назад.
Потеряв равновесие, Гибсон рухнул на здоровое колено, деревянная нога вытянулась в сторону, он изо всех сил удерживался, чтобы не распластаться на мостовой. Обхватив горящее горло пальцами, пытался глубже втянуть воздух в легкие. И вдыхал запах собственного страха от пота, залившего тело, словно дождь лицо.
А когда поднял глаза, Самсон Баллок уже исчез.
Склонившись над тазом, Гибсон старался полить водой себе на затылок, когда Алекси подошла и забрала кувшин.
– Ну-ка, позвольте вам помочь.
Она взяла тряпочку из другой его руки и принялась осторожно смывать кровь и кирпичную крошку.
– Что с вами случилось?
– Самсон Баллок явно считает, что лучший способ гарантировать доставку его сообщения – это приложить посыльного головой о стену.
Ее руки замерли.
– Это сделал Баллок?
– Ничего страшного.
– Что он вам сказал?
Гибсон медленно выпрямился. Он досадовал, что уже снял сюртук и теперь стоит перед ней полуодетым – в рубашке и жилете.
– Что он сказал? – снова спросила Алекси, не получив ответа.
Он потянулся за полотенцем, чтобы вытереть лицо и шею. Промокнул струйку, сбежавшую с волос на щеку.
– Я так понимаю, он угрожал мне? – Отложив тряпочку, которую до сих пор держала, Алекси развернулась к двери. – Что ж, тогда я пойду и объясню мистеру Самсону Баллоку, что впредь, если захочет мне что-то сказать, пусть научится говорить прямо в лицо.
– Нет! – Гибсон схватил ее за руку и потянул назад, развернув к себе.
Скулы француженки зарумянились, прекрасные карие глаза гневно сверкали.
Он продолжил:
– То, что сегодня случилось, не было попыткой запугать вас. Баллок постарался унизить меня, заставив прочувствовать его силу в сравнении с моей слабостью. Если вы сейчас к нему пойдете, то только поможете меня посрамить. Ведь тем самым подтвердите, что я не способен позаботиться даже о себе, не то что о вас.
От быстрого вдоха ее губы приоткрылись, а грудь поднялась.
– Вы же спасли мне жизнь. Я ни в коем случае не хотела навлечь на вас опасность. Но навлекла.
Он изобразил, как надеялся, самоуверенную улыбку.
– Не такой уж я беспомощный, как вы с Самсоном Баллоком, по всей видимости, склонны верить.
– Я знаю, что вы не беспомощный.
Их взгляды встретились, слились. Она все еще стояла почти вплотную к нему. В какой-то момент, совершенно им не замеченный, их разговор неуловимо переменился. Принял новое направление.
Вдруг осознав, что все еще держит полотенце, Гибсон неловко отложил его в сторону и растерялся: что теперь делать с руками.
Он болезненно остро воспринимал все, происходящее в комнате: каждый свой вздох, ток крови во всем своем теле, близость Алекси. У основания ее тонкой белой шеи бился пульс, и это было так прекрасно, что хотелось смотреть и смотреть, вечно. А затем, как только он об этом подумал, она приложила ладонь к его щеке. Наклонив голову, коснулась губами его губ, и он почувствовал, что дрожит.
И тут же сказал себе: «Не будь дураком, этот поцелуй просто из благодарности, она не может думать о тебе как о мужчине – таком мужчине, какого женщина целует из страсти и принимает в свое тело». А затем увидел дерзкую улыбку, приподнявшую ее губы, и забыл дышать.
Алекси взяла его за руку и повела в свою комнату. Одинокая свеча у кровати, противостоя хмурой серости, лила теплый золотистый свет на простое покрывало.
Он собрался заговорить, но она прижала два пальца к его губам.
– Тссс.
Отпустила его руку и сделала шаг назад, зацепив взглядом его взгляд.
Он смотрел, как поднялись ее руки, как заторопились пальцы, расстегивая платье. И вот оно соскользнуло на пол у ее ног. Следом нижняя юбка. Алекси распустила завязку и волнующим жестом растянула горловину сорочки. А затем сняла через голову.
И встала перед ним почти обнаженной, только в чулках с подвязками. Прекраснейшее создание. Кожа такая гладкая и мягкая, слегка присыпанная корицей на вершинках небольших высоких грудей. Длинные, невозможно стройные ноги, узкие талия и бедра, на стыке ног – огненный треугольник.
– Я люблю тебя, – сказал Гибсон.
– Нет, не говори так. Ты же меня не знаешь.
– Знаю.
Она покачала головой. Но все еще улыбалась.
Протянув руку, он захватил прядь распущенных волос Алекси и привлек ее к себе.
Крепко прижавшись к нему нагим телом, она впилась в его рот, жадно целуя, пока не задохнулась, а затем продолжила дикий натиск. Спеша избавить его от одежды, сорвала жилет, рубашку. Когда ее пальцы заскользили по его голой спине, ощущение было настолько острым, что Гибсон вскрикнул. А затем она занялась пуговицами на его ширинке, задела там рукой напряженную чувствительную плоть, и он почти пропал.
– Не знаю, смогу ли я это сделать. Столько времени прошло…
Рассмеявшись, она толкнула его на спину, раненная голова утонула в мягкой подушке. Тело Алекси золотисто сияло в свете свечи, когда она оседлала его.
– Тогда позволь сделать это мне.
Она склонилась, чтобы поцеловать его снова, принялась нежно оглаживать. И когда настало время, приняла его в себя.
Почувствовав, как обволакивают его тепло и любовь, Гибсон отдался своей страсти, отдался Алекси, целиком захваченный щедростью, с которой она себя дарила. Наконец ее голова откинулась назад, рот приоткрылся, а веки опустились, ритмичные сокращения внутри ее тела потянули его в пропасть заодно с ней, и тут он понял, что на самом деле от нее получил – самого себя.
Позже они лежали в объятиях друг друга и говорили обо всем подряд: о его детстве в Ирландии, о ее скитаниях с Великой армией по Испании, о том, как огорчительно, что в Англии она не может практиковать многие свои врачебные умения.