Подойдя к окну, Геро проследила, как француженка забралась в поджидавший ее фиакр.
– Думаешь, она права, и за всем этим стоит Джарвис?
– Честно? Я не знаю.
Геро обернулась и посмотрела на Себастьяна.
– Пожалуй, тебе имеет смысл переговорить с Гендоном.
Конечно, это был верный совет. Гендон не только принимал непосредственное участие в предварительных мирных переговорах, но и лучше кого бы то ни было знал, на что способен Джарвис.
Что совсем не облегчало Себастьяну следующий шаг.
Когда-то Алистер Сен-Сир, пятый граф Гендон, был гордым отцом одной дочери и трех крепких сыновей.
Но он подчеркнуто отдавал предпочтение двум старшим мальчикам, и это огорчало младшенького, Себастьяна, даже больше, чем он когда-либо кому-либо позволял заметить. Год за годом он изобретал бесчисленные объяснения суровости своего отца, нескрываемому гневному неприятию, часто искажавшему лицо графа при взгляде на негодного младшего сына. Может, виной всему то, что Себастьян нисколечко не похож на родителя: ни по характеру, ни по интересам, ни по внешности? Или причина кроется в чем-то другом? Год за годом Себастьян гадал и никак не мог угадать.
А потом, одного за другим, Гендон потерял двоих сыновей. Сначала умер старший, Ричард, а за ним и средний, Сесил. Единственным наследником графа остался Себастьян. Только став взрослым, он узнал наконец правду: красивая, веселая, златовласая графиня Гендон изменяла своему мужу. И на самом деле Себастьян был не сыном графа, а ублюдком, которого она прижила от какого-то из своих безымянных, безликих любовников. О чем всегда было известно Гендону.
Всегда.
Граф дремал в кресле рядом с камином в библиотеке своего огромного особняка на Гросвенор-сквер, когда Себастьян замер в дверном проеме. Гендон давно уже разменял седьмой десяток, его коренастое тело с возрастом слегка сгорбилось, широкое лицо обмякло и обрюзгло, а волосы почти сплошь побелели и истончились.
Медля на пороге, Себастьян разглядывал мужчину, которого двадцать девять лет считал своим отцом, и который по сию пору оставался таковым в глазах общества. Себастьян допускал, что со временем сможет простить Гендону всю ложь, отравившую годы взросления. Но не думал, что когда-нибудь забудет, как граф позволил этой лжи разлучить Себастьяна с женщиной, к которой он прикипел всем сердцем и душой. Тот факт, что ему повезло обрести новую любовь, ни на йоту не уменьшал ни гнева, ни боли, подпитывавшей этот гнев. Правда, едва взгляд скользнул по знакомым, когда-то столь родным постаревшим чертам, на Себастьяна вдруг нахлынули мощные нежелательные чувства, которые он поспешил подавить.
Стук захлопнувшейся двери заставил Гендона оборвать размеренный храп и резко выпрямиться.
– Девлин. – Граф потер подбородок пухлой рукой. – Не слышал, как ты пришел. Это… неожиданно.
Поскольку за несколько последних месяцев общение двоих мужчин свелось лишь к полудюжине натянутых вежливых приветствий, «неожиданно» было явным преуменьшением.
Себастьян сказал:
– Если не ошибаюсь, вы имеете дело с делегацией, присланной Наполеоном, чтобы изучить возможность мирных переговоров между двумя нашими странами.
Гендон прочистил горло.
– И об этом сумел разузнать, да?
– Да, сумел.
Встав на ноги, Гендон направился к столику у камина, где лежали трубка и табак.
– Я ждал, что ты об этом проведаешь, раз уж взялся расследовать смерть того французского врача… как бишь его зовут?
– Пельтан.
– Да, верно, Пельтан. – Он занялся трубкой, наполняя чашку табаком и уминая его подушечкой большого пальца. Затем искоса глянул на Себастьяна. – Сам понимаешь, я не вправе обсуждать с тобой ход переговоров.
– Понимаю. Меня интересуют не переговоры, а отношение некоторых участников к возможности установления мира. Говорят, Джарвис выступает за продолжение войны до победного конца, пока наши войска не окажутся в Париже, а Наполеон не слетит с трона.
– Я бы сказал, в общих чертах так и есть.
– А Ливерпуль?
– Хм. Ну, отношение премьер-министра несколько иное. Он не меньше всех нас хотел бы избавиться от Бони. Но при этом крайне обеспокоен экономическими и политическими издержками войны. Подозреваю, что если бы Франция согласилась ужаться до своих изначальных границ, Ливерпуль приспособился бы к сосуществованию с Корсиканским выскочкой. В конце концов, Наполеон теперь женат на сестре императора Австрии. Ничто не мешает рассматривать их дитя как живое олицетворение союза традиций и современности. Своего рода примирение.
– Ясно, – сказал Себастьян. Он и не спрашивая знал, какова позиция Гендона по затронутому вопросу. Ненавидя радикализм и республиканизм, тот все же больше беспокоился о последствиях двадцати лет войны для Британии и ее граждан. – Другими словами, вы с Ливерпулем открыты к переговорам, а Джарвис хочет завести их в тупик.
– Это твои слова, не мои.
Себастьян смотрел, как граф зажигает вощеный фитиль и подносит к трубке.
– По моему опыту, Джарвис обычно добивается того, чего хочет.
Гендон поднял голову, его щеки от затяжки втянулись. Взгляды встретились сквозь пелену синего дыма.
– Да уж.
– Возможно ли, что Джарвис прилагает активные усилия, чтобы сорвать переговоры?
– В смысле, буквально устроив резню среди членов делегации? – Гендон еще глубже затянулся, его глаза задумчиво сузились. – Слишком мерзко даже для Джарвиса, не находишь?
– Пожалуй. А нет ли вероятности, что Джарвис подкупил Вондрея?
– Честно говоря, эта мысль у меня мелькала. Никаких доказательств, заметь, но впечатление такое складывается.
– Спасибо, – кивнул Себастьян и начал отворачиваться.
– Девлин?
Он оглянулся на графа.
Зубы Гендона сжались на чубуке трубки.
– Как леди Девлин?
– С ней все хорошо.
– А мой внук? Когда он должен появиться?
На самом деле этот ребенок не будет приходиться внуком Алистеру Сен-Сиру. Но если родится мальчик, он когда-нибудь в свою очередь станет виконтом Девлином и в конце концов графом Гендоном.
– Скоро, – сказал Себастьян после минутного колебания.
Гендон кивнул, его губы расслабились в легкой улыбке. И Себастьян снова ощутил отголосок старого чувства, связанного с мучительными и радостными воспоминаниями детства, которые совсем не хотелось воскрешать.
– Ты дашь мне знать? – хрипло спросил Гендон.
– Да.
Больше говорить было не о чем, и Себастьян ушел.
Ночь была холодной; туман, густой и липкий, казалось, давил на город. Себастьян шел по пустынным улицам, звуки шагов глохли во влажном воздухе. Он пытался распутать клубок улик и версий, образовавшийся вокруг этой сбивающей с толку череды убийств. Но мысли невольно возвращались к одинокому старику, стоявшему у камина с трубкой в руке, к его приметным синим глазами, выдававшим множество противоречивых эмоций, которых, как подозревал Себастьян, сам граф никогда до конца не понимал.
Собираясь свернуть с улицы и подняться по ступенькам в свой дом, Себастьян услышал, что кто-то за ним бежит.
Он крутнулся, нащупывая кинжал в сапоге, когда задыхающийся голос воскликнул:
– Милорд Девлин?
Из тумана показался один из констеблей Лавджоя: открытый рот с усилием всасывал воздух, тяжеловесный живот трясся на полурыси.
Себастьян расслабился.
– Да, в чем дело?
Констебль остановился, его полное красное лицо блестело от пота, несмотря на холод. Он нагнулся, опершись руками о колени, и пытался отдышаться.
– Прошу прощения у вашей светлости, но произошло убийство. Сэр Генри подумал, что вам захочется узнать.
– Что случилось?
– На Бердкейдж-уолк джентльмена убили. – Констебль выпрямился, так и не избавившись от одышки. – Во всяком случае, леди… э-э-э… джентльмен, который с ней… хм… говорит, что это джентльмен. Вот ведь петрушка какая, джентльмен, а наряжен как леди. Сколько лет живу, никогда такого не видел!