От одной лишь мысли о том, чтобы снова подвергнуть жену такому испытанию, его ноги внезапно обмякли, и Себастьяну пришлось сесть.
– А имя вы уже придумали? – спросила Алекси.
– Саймон, – сказала Геро. После многомесячных споров супруги сошлись на том, что она будет называть мальчиков, а Себастьян подберет имена для девочек. – Саймон Алистер Сен-Сир.
Она придвинула младенца поближе к мужу, чтобы тот хорошенько рассмотрел своего сына. Густые темных волосики прилипли к голове, глаза были зажмурены, красное личико кривилось от плача.
– Какого цвета у него глаза? – поинтересовался Гибсон.
– Пока не знаю, – отозвалась Геро. – Он так надсаживается, что не видно.
И тут, словно почувствовав сосредоточенное на нем внимание, Саймон Сен-Сир прерывисто вдохнул, перестал вопить и взглянул на мир.
– Господи, помилуй, – прошептал Гибсон.
Глаза были желтыми.
Вторник, 2 февраля
День выдался серым и ветреным, низкие облака грозили дождем.
Пол Гибсон стоял рядом с могилой Дамиона Пельтана. В мягкой, совсем недавно насыпанной земле была вырыта небольшая яма. Алекси застыла бок о бок, держа деревянный ящичек с сердцем брата. Ветер трепал ее волосы и хлопал черными юбками траурного платья. Лицо было бледным, но спокойным, непокрытая голова высоко поднята. Подумав, что она, возможно, про себя молится, Гибсон осознал, что даже не знает, верит ли она в Бога и ищет ли утешения в своей религии.
Прошлой ночью, когда они лежали в объятиях друг друга, он спросил, действительно ли она уверена, что Дамион Пельтан был сыном ее отца, а не пропавшим дофином, спасенным из Тампля. Алекси молча на него посмотрела, а потом ее взгляд переместился куда-то далеко-далеко. Покачав головой, она выдохнула: «Нет».
Наверное, они никогда не узнают правды. Некоторые вопросы не предполагают ответов. Вот выяснит ли кто-нибудь или хотя бы попытается выяснить, сколько миллионов людей убито в этой бесконечной войне, бушующей по всей Европе? Некоторые погибли, исполнясь странной альтруистической гордыни, более известной как патриотизм. Другие сложили головы во имя Бога, либо стяжая славу, либо гонясь за деньгами на выпивку и шлюх. Третьи же полегли, ведомые долгом – не то недопонятым, не то понятым превратно. Но большинство лишились жизни, просто оказавшись в неправильном месте или бездумно делая то, что им велели.
Гибсон не сомневался, что самонадеянные индивиды с чрезмерными амбициями и ненасытной жадностью всегда будут убеждать или принуждать других людей за них умирать.
Он смотрел, как Алекси опустила деревянный ящичек с сердцем Дамиона Пельтана в вырытую яму, захватила горсть земли из кучи и ссыпала на крышку, пропуская сквозь пальцы.
По кивку Гибсона кладбищенский сторож взялся за лопату и принялся забрасывать яму; ящичек скрылся из глаз.
«Разве важно, чье сердце здесь теперь похоронено: некоронованного короля или сына простого врача?» – спросил себя Гибсон. Он знал, что это один из тех вопросов, из-за которых велись войны и одни люди погибали, а другие – вроде него – еле тащили по жизни свои изувеченные тела.
Они стояли бок о бок, пока последняя лопата земли не легла на могилу и сторож не ушел. Они все стояли, и наконец ее рука двинулась, ища его руку. Их взгляды встретились, а когда ветер разметал ее волосы, губы Алекси изогнулись в дрожащей улыбке.
ОТ АВТОРА
В округе Святой Екатерины действительно были места с выразительными названиями «Кошачий Лаз» и «Двор висельника», теперь они исчезли. В 1827 году старая церковь и монастырские строения вместе с прилегающими улицами были снесены, чтобы создать Доки Святой Екатерины – центральный лондонский торговый порт. В результате этой давней городской реконструкции более одиннадцати тысяч бедняков лишились крова. По большей части без всякой компенсации.
Желающим подробнее узнать о деторождении в Англии в эпоху регентства рекомендую книгу Джудит Шнейд Льюис «Family Way: Childbearing in the British Aristocracy, 1760–1860». Правда, у Льюис факты подобранны довольно тенденциозно – в поддержку ее предпосылки, что увеличение числа мужчин-акушеров было во благо. При этом она игнорирует пагубные последствия отказа от родильного стула ради более «скромных» позиций роженицы и недооценивает количество погибших от обильных кровопусканий и катастрофически скудной диеты, которую рекомендовали будущим мамочкам. Смертельно опасная практика для таких, как принцесса Шарлотта, страдавшая порфирией. Тем не менее книга Льюис очень полезна, поскольку разрушает многочисленные мифы и заблуждения, показывая, что женщины из высшего общества продолжали вести публичную жизнь – например, посещали оперу или устраивали вечеринки, – когда до родов оставались считанные часы. Присутствие Себастьяна при рождении его сына было вполне нормальным. Так принц Леопольд оставался возле принцессы Шарлотты все пятьдесят часов ее мучений. Также существовало обыкновение, чтобы члены семьи ждали разрешения от бремени в соседней комнате, как это делают Гендон с лордом и леди Джарвис.
Ричард Крофт являлся в то время самым авторитетным акушером Лондона (он стал «сэром Ричардом» в 1816 году после смерти старшего брата). Сознавая свою ответственность за неудачное родовспоможение у принцессы Шарлотты, вслед за ее смертью он трагически покончил с собой.
Английское разграничение между хирургами и врачами восходит к средневековью, когда большинство врачей были священнослужителями, а церковь запрещала им заниматься той деятельностью, которую практиковали хирурги. Интересно, что это различие не получило распространения на континенте, где средневековое духовенство никогда не доминировало в практической медицине.
Вторжение в Россию в 1812 году обернулось катастрофой для французских войск, и в декабре того же года имела место реальная попытка свергнуть Наполеона. Но мирная делегация Вондрея в Лондоне – мое собственное изобретение.
То, что тела членов французской королевской семьи погребали в Сен-Дени, а их внутренние органы отправляли в другие храмы – широкоизвестный факт. Множество таких реликвариев были расплавлены во время Революции, а их содержимое сожжено. Несколько сердец распродали художникам. Например, сердце Людовика XIV купил живописец По де Сен-Мартен. Некоторые полагают, что красные одеяния фигур на переднем плане его пейзажа «Вид на Канны» в музее Понтуаза обязаны своим необычным колером королевскому сердцу.
Король Франции Людовик XVI, его королева Мария-Антуанетта и их выжившие на тот момент дети – Мария-Тереза-Шарлотта и Луи-Шарль – в августе 1792 года были заключены в башню Тампля. Эта тюремная крепость в средние века являлась оплотом рыцарей Тамплиеров (при последующей Реставрации здание разрушили).
Там же томилась и мадам Елизавета, младшая сестра Людовика XVI, хотя я постаралась о ней не упоминать, чтобы избежать путаницы. Короля отправили на гильотину 21 января 1793 года, королеву – в октябре, а следом за ней и принцессу Елизавету. Летом, перед судом над королевой, маленького дофина отделили от матери, тети и сестры и заперли в отдельной камере этажом ниже.
Луи-Шарлю было всего семь лет, когда его бросили в тюрьму. По всем свидетельствам, то был счастливый, здоровенький мальчик с пухлыми щеками, который наслаждался вынужденным пребыванием семьи в Тюильри, потому что, как он однажды признался придворному, там ему доводилось видеть своих родителей гораздо чаще, чем в Версале. В тюрьме с ним обращались даже хуже, чем описано в этой книге.
Интересно, что врач, первым вызванный к дофину, д-р Жозеф Дессо, сообщил, что ребенок в Тампле совсем не похож на принца, которого он видел до Революции. Дессо скоропостижно скончался 1 июня 1795 года, после того как позволил себе намекнуть на некие темные дела. Его жена утверждала, что доктора отравили.
После смерти Дессо лечение мальчика поручили Филиппу-Жану Пельтану. Когда ребенок умер, Пельтан был среди тех, кто производил в Тампле вскрытие. Он действительно извлек у усопшего сердце, завернул в носовой платок и вынес в кармане из тюрьмы. А потом хранил это сердце в своем кабинете заспиртованным в хрустальном сосуде.