Геро вскинула глаза на мужа.
– Праве всячески грешить и убивать без зазрения совести?
– Именно.
– Тогда зачем вообще утруждать себя исповедями?
– Этого я не знаю. Хотя можно попробовать спросить лично у Марии-Терезы.
Геро негромко хмыкнула:
– Было бы забавно.
Себастьян присел рядом с котом. Тот приподнял голову и посмотрел на хозяина с утомленно-терпеливым видом. Кот жил в их доме уже четыре месяца, но до сих пор не получил имени. Из множества выдвинутых предложений ни одно в полной мере не воздавало должное уникальному сочетанию высокомерия и скучающего безразличия в этом животном.
– У меня только что состоялся интересный разговор с Амброзом Лашапелем.
– Да?
Спокойным, размеренным тоном Себастьян повторил рассказ француза о том, как обходились с юным дофином в тюрьме Тампль.
– Я слышала кое-что из этого раньше, – вздохнула Геро, когда он закончил, – но не все. Несчастное дитя.
Наблюдая, как муж почесывает кота за ушком, она заметила:
– В рассказе Лашапеля тебя что-то беспокоит. Что именно?
Себастьян передвинул руку, чтобы погладить кота под подбородком. Тот задрал голову и блаженно зажмурил глаза.
– С «сиротками из Тампля» слишком много нестыковок.
– Например?
– Зачем подвергать мальчика столь жестокому обращению, в то время как его сестре позволено жить в относительном комфорте всего лишь этажом выше?
– После того как Людовика XVI отправили на гильотину, его сын стал Людовиком XVII, некоронованным королем Франции – символом всего, что ненавидели революционеры. А Мария-Тереза была всего лишь девушкой. Королевской дочерью, да, но по салическому закону она не имела права на трон.
– Верно. Хотя, к примеру, Испания тоже соблюдала салический закон, но там его сумели обойти[30]. Существовала реальная опасность, что во Франции случится то же самое. Поэтому вряд ли можно утверждать, будто Мария-Тереза не представляла никакой угрозы для революционеров или Республики. Тем не менее ее оставили в живых.
– Что еще?
– Мне не дают покоя перемены в содержании дофина, которые живописал Лашапель. Супругов Симон, первых тюремщиков Луи-Шарля, внезапно отстранили, на их место пришла череда меняющихся охранников. В то же самое время окно камеры заколотили, оставив пленника в темноте. Зачем?
– Из жестокости.
– Напрашивающееся предположение. Но я не исключаю другой причины.
– Хочешь сказать, чтобы никто не мог рассмотреть или узнать его? Благие небеса, Себастьян, неужели ты веришь этим романтическим басням о спасенном из тюрьмы некоронованном короле и несчастном глухонемом мальчике, оставленном умирать вместо него?
Себастьян поднялся на ноги.
– Нет, конечно, нет. Просто… Почему, черт подери, они не показали труп дофина его сестре? Она же была рядом – не только в той же тюрьме, но и в той же самой башне, в комнате прямо над его камерой. Зачем оставлять ее в сомнениях? Зачем позволять слухам шириться и крепнуть? Почему не покончить со всеми этими предположениями о подмене раз и навсегда?
– Откуда тебе известно, что Мария-Тереза не видела своего мертвого брата? С ее слов?
– Не понимаю, зачем ей это отрицать, – мотнул головой Себастьян.
– Что если принцессе показывали тело мальчика, но его состояние так ее потрясло, что разум отгородился от ужасных воспоминаний?
– Я не думал о таком варианте, но, возможно, ты и права.
Себастьян направился налить себе бренди.
– По-моему, и граф Прованский, и Мария-Тереза были отлично осведомлены о том, что Дамион Пельтан приходится сыном врачу, лечившему дофина перед смертью.
– Но ты же не считаешь, что по этой причине с ним и расправились? Кто станет убивать человека за то, что сделал его отец почти двадцать лет назад?
– А разве не так поступили революционеры? Они уморили десятилетнего мальчика за прегрешения его предков.
– Но… граф Прованский слишком тучен и немощен, чтобы совершить подобное.
– Я и не предполагаю, будто он проделал это собственноручно. Он мог попросту кого-нибудь нанять. Вроде того джентльмена, который пытался застрелить меня на околице деревни Сток-Мандевилль.
– Не верю, чтобы граф был способен на убийство.
– Но ведь про Марию-Терезу ты такого не скажешь?
Геро начала было говорить, но запнулась и прикусила губу.
– Не скажешь, верно?
Она покачала головой:
– Меня многое восхищает в Марии-Терезе. Ей выпали ужасные испытания и жестокая череда мучительных утрат. То, что она прошла через все это и сохранила хотя бы подобие душевного здоровья, поистине впечатляет. Но вместе с тем принцесса мне не нравится. Дело не только в надменности, чопорности или в показном, нетерпимом благочестии. Ее называют непревзойденной лицемеркой, и я подозреваю, что это действительно так. Насколько мне известно, никто и никогда не видел Марию-Терезу радостной, но при этом на публике она всегда выглядит исключительно спокойной. Однако мне рассказывали, что на самом деле она далека от спокойствия. У нее бывают истерики. Случалось, принцесса падала в обморок при виде зарешеченного окна, а барабанная дробь или звон церковного колокола вгоняют ее в дрожь. Нет, она так и не оправилась от пережитого. И хотя это никоим образом нельзя вменить ей в вину, я все равно…
30
Непонятный пассаж. 19 марта 1830 Фердинанд VII Испанский изменил закон о престолонаследии, предоставив право на него и женщинам. В результате вскорости королевой стала его дочь Изабелла II. Но у нас на дворе 1813 год, на испанском престоле старший брат Наполеона – Жозеф. Правда, французские Бурбоны взошли на испанский трон «по женской линии»: через брак Людовика XIII с дочерью испанского короля Филиппа III Анной Австрийской и через брак Людовика XIV с дочерью Филиппа IV Марией-Терезией Австрийской, но тогда в Испании салический закон еще не был принят. От воцарения под именем Филиппа V внука Людовика XIV, герцога Филиппа Анжуйского, до Изабеллы II наследование шло по мужской линии.