Баллок, коротко глянув на посетителя, макнул тряпочку в посудину на верстаке и продолжил умащивать столешницу.
– Чего вам от меня нужно? – спросил он через мгновение. – Мне вам сказать нечего.
– Выяснилось, что вы служили в Девятом пехотном. Точнее, в артиллерии.
– Ну, служил. И чего?
– Полагаю, вы немало знаете о порохе, не так ли?
Хотя Баллок не сводил глаз со своей работы, его движения замедлились, стали не такими плавными.
– Положим, знаю. И чего?
– Вы слышали о взрыве на Голден-сквер?
– Поди найди здесь такого, кто бы не слышал.
– А знаете, что заряд был установлен прямо под комнатами мадам Соваж?
– Ну, откуда ж мне это знать-то?
– Вы и об этом могли услышать, проявив интерес. В конце концов, в Лондоне не каждый день взрывают дома порохом.
Баллок взмахнул тряпкой, и золотые капли масла разлетелись во все стороны.
– К чему ведете-то, а? Что это я устроил взрыв? На меня собак навешиваете?
Себастьян слегка переместился, руки свободно свисали по бокам.
– Вы же угрожали убить докторессу, помните?
– Да? Ну, она-то как раз не убитая, так ведь? Только баскская сучка свое получила.
Себастьян вглядывался в маленькие черные глаза Баллока. Шрам у того на щеке стал темным, почти фиолетовым.
– Интересно, произошла ошибка? Или план в том и состоял, чтобы причинить боль Алекси Соваж, погубив кого-то, кого она любила?
Мебельщик промолчал, и Себастьян добавил:
– Она не причастна к смерти вашего брата, он умер от лихорадки в тюрьме.
– Она его туда упекла!
– Вы про то, как ей хватило мужества встать и сказать правду, которую все в округе знали? Что ваш брат забил свою жену до смерти?
– Ах ты…
С дико исказившимся лицом Баллок схватил с верстака длинное острое шило и двинулся к Себастьяну, держа инструмент наподобие стилета.
Вырвав кинжал из ножен в сапоге, Себастьян присел, как уличный боец; острый клинок блеснул в свете фонаря.
Баллок остановился, губы его подергивались, кулак плотно сжимал деревянную ручку шила.
– Что такое? – спросил Себастьян. – Честная схватка тебе не по нутру? Предпочитаешь пырять мужчин в спину и взрывать женщин в их домах?
Странная зловещая улыбка расколола лицо мебельщика.
– Думаешь, ты шибко умный, да? Надутый лордишка из домины с прибамбасами в компании с большими шишками. Думаешь, можешь впереться сюда и говорить со мной так, будто ты все еще капитан, а я – придурошный новобранец? Думаешь, я стану играть по твоим правилам, а?
– Откуда знаешь, что я был капитаном?
Улыбка Баллока расширилась.
– Так разве ты один можешь задавать вопросы? Я все про тебя знаю: и про тебя, и про жену твою, и про ребенка у ней в пузе. Даже про кота твоего черного знаю.
Себастьян постарался не выдать своей реакции на эти слова ни лицом, ни голосом. Показал лишь холодную, смертельную решимость.
– Держись подальше от моей жены.
– Что такое, капитан? Зассал, что ли?
– Замечу тебя рядом с моей женой, с моим домом или с моим котом, и ты покойник. Понял?
Баллок хохотнул.
– Порешить меня грозишься?
– Да.
На мгновение самоуверенная улыбка мебельщика погасла. Затем вернулась.
– Так и думал, что этим кончится. Но ведь сперва тебе нужно меня заметить, так, капитан? А я могу двигаться очень тихо, когда захочу. Тише, чем капля дождя сбегает по стеклу. Тише, чем бродячий пес подыхает ночью.
– У меня очень хороший слух, – сказал Себастьян.
И поспешил покинуть мастерскую Баллока, пока не поддался искушению убить ублюдка.
Впоследствии Себастьян недоумевал, что же заставило его совершить столь ужасную ошибку.
ГЛАВА 46
Уже давно Себастьян пришел к заключению, что сумасшедшие бывают двух разновидностей. Заведения вроде Бедлама заполняли те, кого общество признавало безумцами: мужчины и женщины, слышащие потусторонние голоса, или мечущиеся между воодушевлением и отчаянием, или же настолько измученные жизненными превратностями наряду со своими внутренними демонами, что абсолютно отстранились от мира. Многих из них душевный недуг мог толкнуть на убийство. Но они крайне редко выходили сухими из воды.
Гораздо более опасными, по мнению Себастьяна, являлись люди вроде Самсона Баллока: они адекватно воспринимали реальность и казались вполне разумными, но их мысли были умопомрачительно жестоки и всецело сосредоточены на собственных интересах. Легко приходя в ярость и никогда не прощая самых незначительных обид или дерзостей – даже воображаемых, – эти индивиды перли по жизни с полным пренебрежением к нуждам и желаниям окружающих.