Повторяется в этой главке и мотив причитаний по мужьям. Когда умирает Пустовалов, Оленька практически дословно повторяет причитание по Кукину: «- На кого же ты меня покинул, голубчик мой? — рыдала она, похоронив мужа. — Как же я теперь буду жить без тебя, горькая и несчастная? Люди добрые, пожалейте меня, сироту круглую…» (577). Душечка использует даже одни и те же слова в причитаниях: «голубчик мой», «несчастная».
Смерть Пустовалова, как и смерть Кукина, изображается как комическая: «Но вот как-то зимой Василий Андреич в складе, напившись горячего чаю, вышел без шапки отпускать лес, простудился и занемог. Его лечили лучшие доктора, но болезнь взяла свое, и он умер, проболев четыре месяца» (577). После смерти Пустовалова, с которым Душечка прожила в мире и согласии шесть лет, начинается третья главка рассказа. Начинается привязанность Душечки к полковому ветеринарному врачу Владимиру Платоновичу Смирнину, разошедшемуся со своей женой и квартировавшему у Душечки во флигеле. Ее чувство к Смирнину начинается так же, как и к Кукину, — ее трогают его беды, вызывают жалостливое сочувствие. Душечка, совершенно забыв о прежних своих мужьях, начинает повторять, как собственные, суждения ветеринарного врача: «У нас в городе нет правильного ветеринарного надзора, и от этого много болезней. То и дело слышишь, люди заболевают от молока и заражаются от лошадей и коров. О здоровье домашних животных, в сущности, надо заботиться так же, как о здоровье людей.
Она повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всем такого же мнения, как он. Было ясно, что она не могла прожить без привязанности и одного года и нашла свое новое счастье у себя во флигеле. Другую бы осудили за это, но об Оленьке никто не мог подумать дурно, и все было так понятно в ее жизни» (578). Итак, лесопромышленный образ мышления сменяется ветеринарным. Чувства и мысли, усвоенные Душечкой при каждой любви, сменялись новыми. Героиня приспосабливается к новым поворотам в ее семейной жизни с какой-то необыкновенной легкостью. Стоит только очередному избраннику приблизиться к ее орбите, как она тотчас переводит его в центр и сама начинает вращаться вокруг нового идола. Несомненно то, что ее душа может существовать только при чужой душе, что без того содержания, которым каждый раз ее наполняет новый хозяин, героиня просто не знает, как поступить и что сказать. Многочисленные повторы оттеняют ту внутреннюю бесследность, с какой одно увлечение Оленьки сменяется другим. В ее душе, предоставленной самой себе, не отыскивается никаких следов прежнего, якобы «настоящего, глубокого чувства».
В третьей главке повторяется и мотив чаепития: «Когда к нему приходили гости, его сослуживцы по полку, то она, наливая им чай или подавая ужинать, начинала говорить о чуме на рогатом скоте, о жемчужной болезни, о городских бойнях, а он страшно конфузился и, когда уходили гости, хватал ее за руку и шипел сердито» (578). Подобные повторяющиеся детали отражают ироническое отношение автора к героине. Многочисленные повторы отражают то, что увлечения Душечки не оставляют никакого следа в ее памяти, ее привязанности очень неглубокие, а готовность во всем повторять суждения объекта привязанности свидетельствует о том, что содержанием Душечки является пустота. Душечка лишена памяти, не может существовать без человека, у которого бы она заимствовала свои взгляды на жизнь. Повторяется в этой главке и мотив счастливой жизни с объектом привязанности: «…Оба были счастливы. Но, однако, это счастье продолжалось недолго» (578). Весь рассказ Чехова построен на подобных повторяющихся мотивах во всех четырех главках, отражающих механическую заданность жизни героини.
После отъезда ветеринарного врача Смирнина начинается четвертая глава в жизни Душечки. Оленька оказывается уже совершенно одна: «Теперь уже она была совершенно одна. По вечерам Оленька сидела на крылечке, и ей слышно было, как в «Тиволи» играла музыка и лопались ракеты, но это уже не вызывало никаких мыслей. Глядела она безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор.
А главное, что хуже всего, у нее уже не было никаких мнений. Она видела кругом себя предметы и понимала все, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно, не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь, и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы. При Кукине и Пустовалове и потом при ветеринаре Оленька могла объяснить все и сказала бы свое мнение о чем угодно, теперь же и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе. И так жутко и так горько, как будто объелась полыни» (579).