Таким образом, сексуальная аномия многогранна — это одновременно и избыток желания, и форма желания, возникающая в самосознании, не связанном с социальными нормами, и именно из-за этого нечто нерешительное, неспособное сосредоточиться на объекте. Здесь эгоцентрическая субъективность не обладает четким пониманием потребностей и желаний, а, напротив, является расплывчатой, неопределенной, амбивалентной и бесцельной. Поскольку такая субъективность неспособна испытывать ярковыраженные эмоции, она не может продвигаться вперед согласно сюжетно-нормативной линии. Иначе говоря, Дюркгеймовский одиночка неспособен принять решение, поскольку «направленность его ума» не сформирована определенностью. Таким образом, эмоции, согласно Дюркгейму, могут стать источником определенности и принятия решений лишь в том случае, если они основаны на четкой нормативной структуре.
Дюркгейм закладывает здесь основы социологии желания и эмоционального принятия решений и помогает сформулировать две грамматики социальных связей и эмоционального выбора: в одной желание бесцельно, лишено завершенности и берет свое начало в субъективности; а в другой желание формируется с помощью внешних факторов, не имеющих отношения к индивиду, таких как экономические интересы, нормы супружества и гендерные роли. Эти две грамматики помогают сформулировать парадокс, лежащий в основе сексуального освобождения: желание, освобожденное от нормативных ограничений и ритуальной структуры, препятствует эмоциональному выбору. Остальная часть этой главы посвящена исследованию этих грамматик.
Ухаживание как социологическая структура
Недостаточно освещено, на мой взгляд, что переход от традиционных романтических отношений к сексуальному порядку, последовавшему после 1970-х годов, был переходом от ухаживания как преобладающего способа взаимодействия между мужчинами и женщинами к порядку, в котором правила помолвки полностью изменились, став расплывчатыми и неопределенными и в то же время жестко регламентированными этикой согласия. Исчезновение ухаживания является довольно яркой чертой современных романтических практик и знаменует собой их резкое отличие от традиционных романтических практик. Следовательно, оно заслуживает более внимательного изучения, чем то, которое до настоящего момента уже было проведено социологами сексуальности и брака. Исследуя традиционное ухаживание, я хочу провести сравнение между грамматикой социальных связей и грамматикой желания и, таким образом, значительно упростить описание фактических практик ухаживания в прошлом, показав очень резкий контраст между традиционным и современным ухаживанием (сексуальная аномия существовала и до модерна, и ухаживание, сохранившееся до настоящего времени, избежало краха в современном обществе). В связи с этим моя стратегия имеет свои ограничения: она не охватывает диапазон поведенческих характеристик, которые делают прошлое похожим на настоящее, и не учитывает того, каким образом прошлое все еще живет в настоящем и структурирует его. Осознавая эти ограничения, я, тем не менее, уверена, что она адекватно объяснит природу изменений, произошедших в практиках ухаживания, то есть изменений в правилах и способах привлечения эмоциональных субъектов, вступающих в социальные взаимодействия. Практику ухаживания в христианской Европе невозможно понять без упоминания об урегулировании сексуальности. В сущности, регулирование сексуальности сформировало структуру и содержание ухаживания.