— Ни пуха ни пера! — напутствовал Игорь.
— Пошел к черту!
В кабинете Василия Ивановича было много учителей, они о чем-то говорили. Но, заметив меня, Василий Иванович сказал:
— Прошу прощения, я выйду на минутку.
Он обнял меня за плечи и вывел в коридор.
— Слушай, Костя, звонили твои соседи, — сказал директор, когда мы подошли к окну.
— Отец?
— Да. Опять приступ.
— В этом году третий.
— Слушай, может, ему лучше в больницу? Я позвоню куда надо.
— Не будет толку. Сколько раз он лежал! Ему просто нельзя работать.
— Пожалуй, ты прав. — Василий Иванович задумчиво барабанил пальцами по стеклу.
— Так я побегу? — спросил я.
— Иди, — разрешил Василий Иванович и вздохнул. — Врача я уже вызвал. В школу пока можешь не ходить.
— Спасибо.
Я зашел в класс, собрал книжки.
— Ну, что там? За что тебя к директору? Фарада пожаловалась? Тебя исключают? — сыпалось со всех сторон.
— Салют! — Я помахал рукой.
Вслед за мной по коридору полз шепот:
— Соколова исключили.
— За что?
— Говорят, за хулиганство.
Я обернулся. Шепот стих. Скорбные и испуганные физиономии. Игорь помахал рукой. Спасибо тебе, Игорешка! Наверное, один ты догадываешься, в чем дело.
2
За занавеской тихо постанывал отец. Игорь, привязав за гвоздик суровую нитку, натирал ее варом. Я подсчитывал ресурсы. Восемнадцать рублей двадцать семь копеек. До выдачи пенсии тринадцать дней. По одному рублю сорок одной копейке на день. Не густо.
— Слушай, старик, у меня есть десятка. Копил на акваланг. Возьми, потом отдашь, — предложил Игорь.
— Нет, я тебе и так много задолжал.
И все-таки я прикинул: двадцать восемь на тринадцать — более двух рублей на день. Уже можно жить.
— Я тебе от души, а ты… — обиженно сказал Игорь.
— Все равно это не выход. На ЧТЗ не узнавал?
— Там нужны грузчики, но на постоянную работу. На заводе Колющенко набирают, но работы дня на четыре, пять.
Что же, придется опять на товарную станцию. Это далековато, но зато — верное дело. Да и публика там интересней. Там и профессионалы, и пьяницы, и студенты. Народ пестрый, но веселый.
Я вырезал из старого ботинка кусок кожи и сел подшивать пимы. Но не успел сделать и трех стежков, как раздалось два звонка в дверь.
— Это к нам. Открой, — попросил я Игоря.
Через минуту он пулей влетел в комнату:
— Знаешь, кто пришел?
— Иисус Христос.
— Хуже!
Игорь распахнул дверь и громко объявил:
— Явление третье. Те же и Антон.
Признаться, появление Христа меня удивило бы меньше. Тоня вошла в комнату, небрежно бросила: «Привет!» — и, не дожидаясь приглашения, села на стул. Она сидела и с любопытством оглядывала комнату. На нас с Игорем она не обращала никакого внимания, как будто нас вообще здесь не было. Оглядев комнату, поморщилась:
— Накурили, хоть топор вешай!
Она встала, подошла к окну, открыла форточку. Потом подошла к столу, обстоятельно оглядела его, открыла буфет, поочередно осмотрела и обнюхала все тарелки и кастрюли. Собрала пустые консервные банки, вслух прочитала этикетки:
— «Треска в масле», «Мелкий частик», «Бычки в томате». Все ясно. Игорь, ты сейчас пойдешь в магазин.
— Подожди, ты что тут распоряжаешься? Тебя никто не просил, — сказал я.
— А я и не жду, когда ты попросишь. — Тоня сняла пальто и повесила на гвоздик у двери.
— Без тебя управимся.
— Вы управитесь! Это что? — Она ткнула пальцем в угол стола.
— Кости. Рыбьи. Семейство позвоночных.
— Вот именно. Это семейство уже присохло к клеенке. А это?
— Ну, окурки.
— А почему они в тарелке? Эх ты, свинтус! А ну, пойди выбрось! — Она сунула мне в руки тарелку с окурками. — Игорь, бери карандаш и записывай, иначе забудешь. Значит, так: семьсот граммов мяса, с косточкой, желательно с мозговой. Знаешь, что такое мозговая кость? Ясно, не знаешь. Картошки — три килограмма, моркови — две штуки, луку — полкилограмма, капусты свежей — кочан. Да, еще: пачку соли. Это в бакалее. Там же купишь крупы. Пшенной. Полкилограмма. Масла растительного бутылку. Все! Чтобы через двадцать минут был: здесь.
Игорь пожал плечами, взял авоську и буркнул:
— Ладно.
— Ну, а на что ты пригоден? — обернулась она ко мне. — Давай-ка мой полы. Ведро, тряпка есть?
Я не знаю, что меня заставило повиноваться ей. Я принес ведро, тряпку, закатал штаны. Снегирева сложила в таз грязную посуду и отнесла ее на кухню. Когда она снова заглянула в комнату, аврал был в полном разгаре.