— Будем наготове. Разрешите отходить?
— Отходите.
Пожалуй, и мне следует пойти с ними, — сказал Роуленс.
Неужто пробудилась совесть? Скорее всего, стыд. Я промолчал, хотя только что собирался попросить капитана об этом. Он-то знает танкер лучше наших. Роуленс ловко, как обезьяна, спустился по шторм-трапу в мотобот.
После осмотра судна старпом по радио доложил:
— Внутреннее оборудование машинно-котельного отделения и всей надстройки, включая ходовой мостик, сгорело. В отделение поступает вода.
— Нужна ли аварийная партия для заводки пластыря? — спросил я.
Нет. Если потушим пожар, танкер своим ходом все равно не сможет идти. А при одном затопленном отделении он будет хорошо держаться на плаву.
— Как пожар?
Сбиваем огонь в корме, отрезаем ему путь к танкам. Главная палуба и оба борта имеют вздутия, краска обгорела. Переборки нагреты, но прямой угрозы взрыва пока нет. Сейчас главное — отсечь огонь от танков.
— Ясно. Людей хватает?
Пока да. Однако капитан Роуленс просит разгрузить продовольственную кладовую. У них там трехмесячный запас провизии. Но печется он о другом: там полторы тысячи бутылок виски и две с половиной тысячи бутылок пива — трехмесячный запас для экипажа.
Ничего себе потребности! Наверное, вчера налакались, вот и загорелись. А теперь Роуленс, потерявши голову, начинает плакать по волосам. Ему в первую очередь следовало позаботиться не о кладовой, а о судовых документах. Может, зря мы с ними связались? Но ведь, как сказал замполит, все мы люди. А главное — океан.
— Что ответить Роуленсу? — спросил механик.
— Пошли его подальше. Только повежливее.
— Понятно. Постараюсь повежливее, — не очень уверенно пообещал старпом.
Вскоре на одном из мотоботов доставили Мелсона. У него сильные ожоги и ссадины, но кости, кажется, целы. Механик уступил ему свою каюту, но доктор забрал Мелсона к себе. Ребята у нас здоровые, на моей памяти никто серьезно не болел, и доктор, похоже, даже рад случаю продемонстрировать свое лекарское мастерство. Он обхаживал Мелсона часа два, а потом в кают-компании свободные от вахт офицеры устроили англичанину королевский прием. Кажется, ему особенно польстило, что и я на несколько минут спустился с мостика в кают-компанию. У англичан кастовость традиционна и незыблема, и появление в кают-компании и даже рукопожатие самого командира корабля, видимо, в понимании Мелсона было высочайшим знаком внимания и, кажется, несколько смутило его.
10
К вечеру следующего дня пожар удалось потушить, мы переправили на танкер его команду и начали заводить буксир. Уже подали на борт танкера проводник, когда Роуленс сообщил, что снова загорелось в помещении аварийного дизель-генератора.
— Это рядом с танками, — сказал Солониченко. — К тому же там в цистернах топливо.
— Ваше предложение?
— Надо посмотреть, что можно сделать.
Солониченко с новой аварийной партией переправился на танкер и вскоре сообщил:
— Приступили к тушению пожара. До цистерны огонь не добрался, но температура в помещении высокая, на переборках цистерн трещит и коробится краска.
Механик доложил, что задраил отделение дизель-генератора наглухо, чтобы прекратить доступ воздуха. Хватит ли у наших ребят кислорода в приборах?
Роуленс просит снять экипаж, но я пока не отвечаю, жду сообщения механика. А с борта танкера двое уже бросились в воду, пришлось их вылавливать. Оказалось, оба филиппинца.
Наконец — сообщение механика:
— В коффердаме закипает вода.
Коффердам — это пространство между машинно-котельным отделением и танками, в которых нефть. Шестьдесят девять тысяч двести восемьдесят три тонны иракской нефти, по сообщению Мелсона. Фейерверк получится красивый.
Есть еще несколько минут, чтобы снять с танкера людей, дать полный назад и уйти, не оглядываясь. Роуленс уже сажает свой экипаж в мотоботы.
— Игорь Петрович, выводите людей из помещения дизель-генератора, — говорю я механику.
— Да, с огнетушителями теперь тут делать нечего, — соглашается он. И, помедлив, добавляет: — Вот если бы воды. Но поблизости всего два пожарных рожка, а воды надо много…
— Вы думаете, есть надежда?
— Надежда еще есть. Вся суть — во времени.
— Сколько, по-вашему, осталось?
— Трудно сказать. Может, полчаса, а может, и всего десять минут. Но раз мы взялись за это дело, я бы рискнул.