– Внутрь?
– А что такого? Это же ресторан.
– Выглядит достаточно дорого.
– Мы не станем заказывать много.
– Мин, мы даже не знаем, точно ли это она.
– Мы услышим, если официант назовет ее Лотти.
– Мин…
– Или мадам Карсон, или еще как-то. Ну разве этот ресторан не похож на заведение, куда частенько захаживает кинозвезда?
Ты улыбнулся, глядя на меня.
– Не знаю.
– Еще как похож.
– Может быть.
– Совершенно точно.
– Ладно, – сказал ты, сделал шаг вперед и потянул меня за собой. – Похож, похож.
– Стой, нужно немного подождать.
– В смысле?
– Будет странно, если мы войдем прямо сейчас. Нужно подождать минуты три.
– Да, это снимет с нас все подозрения.
– У тебя есть часы? Хотя неважно, мы просто сосчитаем до двухсот.
– Что?
– Сосчитаем секунды. Раз. Два.
– Мин, двести секунд – это не три минуты.
– Ах да.
– Двести не делится на три. Три минуты – это сто восемьдесят секунд.
– Точно, я припоминаю, что ты дружишь с математикой.
– Перестань.
– Что?
– Не вздумай язвить по поводу математики.
– Я и не собираюсь язвить. Просто припоминаю. Ты же выиграл конкурс в прошлом году?
– Мин.
– Разве нет?
– Я всего лишь вышел в финал, но ничего не выиграл. Не считая меня, до финала дошли еще двадцать пять человек.
– Ну и ладно, ведь главное, что…
– Главное, что это стремно и что Тревор и все вокруг поливают меня дерьмом.
– Я ничем тебя не поливаю. Да и зачем? Это же математика, Эд. Ты же не вышел в финал конкурса по вязанию. Не хочу сказать, что вязание…
– Математика – это такая же гейская штука, как и вязание.
– Что? Ну нет, в математике нет ничего гейского.
– Кое-что есть.
– Разве Эйнштейн был геем?
– У него была гейская прическа.
Я посмотрела на твои волосы, потом на тебя. Ты улыбался, глядя на жвачку, валявшуюся на тротуаре.
– Видимо, мы, – сказала я, – живем в разных, хм…
– Ага, – ответил ты. – Ты живешь там, где три минуты равняются двумстам секундам.
– О да. Три. Четыре.
– Ну хватит, три минуты уже прошли.
Ты взял меня за обе руки, словно мы исполняли народный танец, и бодрым шагом перевел через дорогу на красный. «Двести секунд, сто восемьдесят – какая разница?» – думала я.
– Надеюсь, это она.
– Знаешь что? – отозвался ты. – Я тоже на это надеюсь. Но даже если это не…
Но едва мы вошли в ресторан, сразу поняли, что нам нужно выйти. Дело было не только в красном бархате на стенах. И не только в розовом свете лампочек, спрятанных под абажурами из красной ткани, и не только в призматических стеклянных висюльках, закрутившихся от сквозняка, когда мы открыли дверь. И не только в снующих туда-сюда мужчинах в сюртуках или в угловом столике с запасными красными салфетками, сложенными в форме флагов с небольшим изгибом для древка – флаги на флагах, и еще на флагах, и еще на флагах, – словно война закончилась полной капитуляцией противника. И не только в тарелках, на которых красными буквами было выведено «Мечта Маяковского» и нарисован бородатый кентавр, держащий над головой трезубец и поднявший одно копыто, чтобы победно растоптать всех в прах и пыль. И дело было не только в нас. Не только в том, что мы слишком молодые люди, одетые неподобающе для ресторана, ведь на нас были слишком яркие, слишком мятые вещи со слишком большим количеством молний, и к тому же наши наряды были слишком грязными, слишком затасканными, слишком нелепыми, слишком растянутыми, слишком модными, слишком откровенными, слишком повседневными, слишком спортивными и слишком неприличными. И дело не только в том, что Лотти Карсон не взглянула в нашу сторону, и не только в том, что она смотрела на официанта, и не только в том, что официант держал почти на уровне своей головы бутылку, обернутую красной салфеткой, и не только в том, что в запотевшей бутылке с блестящими капельками на горлышке было шампанское. Дело не только в этом. Конечно, конечно, дело было еще и в меню, выставленном на небольшом возвышении у двери, и в сумасшедших ценах на каждое чертово блюдо, и в чертовых деньгах, которых у нас с собой, черт возьми, не было. Так что мы вышли из ресторана – только вошли и сразу вышли, – но ты успел прихватить спичечный коробок из огромного бокала для бренди, стоявшего у двери, и сунул его мне в руку. Очередной подарок, очередной секрет, очередной повод наклониться и поцеловать меня.
– Не знаю, зачем я это делаю, – сказал ты, а я поцеловала тебя в ответ, обхватив за шею рукой, в которой был зажат коробок.