– Смотри!
– Куда?
– Да нет же, на дверь!
– Что?
– Через дорогу! Это она! Она уходит!
– Давай открою.
– Скорее!
– Не кричи так, Мин.
– Но это тот самый момент.
– Хорошо, дай мне прочесть инструкцию.
– На это нет времени. Она надевает перчатки. Веди себя естественно. Сфотографируй ее. Только так мы сможем убедиться, что это она.
– Ладно, ладно, плотно закрепите пленку на катушке А.
– Эд, она уходит.
– Подожди, – усмехнулся ты. – Попроси ее подождать.
– Сказать ей: «Постойте, нам кажется, что вы кинозвезда, и мы хотим вас сфотографировать, чтобы в этом убедиться»? Я сама все сделаю, отдай мне камеру.
– Мин.
– Вообще-то она моя, ты купил ее мне.
– Да, но…
– Думаешь, девушка не может разобраться с камерой?
– Я думаю, что ты держишь ее вверх ногами.
Мы со смехом прошли десять шагов.
– Вот, сейчас. Она поворачивает за угол.
– Поместите объект в кадр…
– Открой вот эту штуку.
– Как?
– Отдай мне камеру.
– А, понятно. Сейчас. Вот теперь. Что дальше? Подожди. Всё, есть.
– Есть?
– Наверное. Там что-то щелкнуло.
– Что-то щелкнуло. И так ты собираешься снимать кино?
– Я найму кого-нибудь, кто разбирается в камерах. Например, конченого баскетболиста.
– Прекрати.
– Хорошо, теперь нужно перемотать пленку, да?
– Хм…
– Ну же, ты же разбираешься в математике.
– Перестань, это не математика.
– Сделаю еще один снимок. Вон она, на остановке.
– Не так громко.
– И еще один. Всё, твоя очередь.
– Моя очередь?
– Твоя очередь, Эд. Возьми камеру. Сделай несколько снимков.
– Ладно. Сколько у нас кадров?
– Потрать всё, что есть. Потом проявим пленку и посмотрим.
Но мы этого так и не сделали, правда? Вот она, непроявленная пленка, хранящая свои тайны. Мечтая о встречах со звездами, я ни разу не вынесла пленку из дома и хранила ее в ящике. У нас было время, чтобы выяснить, правда ли Лотти Карсон та, за кого мы ее принимаем, и чтобы проявить все снимки, которые мы сделали, когда надрывались от смеха, целовались по-французски и снова смеялись, но мы так и не довели дело до конца. Мы думали, что у нас полно времени, когда бежали за Лотти, запрыгивали в автобус и пытались разглядеть ее ямочку на подбородке из-за спин усталых медсестер в больничной форме и мамочек, которые болтали по телефону и придерживали коляски, нагруженные детьми и пакетами из супермаркета. Мы прятались за почтовыми ящиками и фонарными столбами за полквартала от Лотти, которая под темнеющим небом шла по совершенно незнакомому мне району – а ведь это только наше первое свидание, – и все это время мы думали, что проявим пленку как-нибудь потом. Мы искали ее почтовый ящик в надежде увидеть на конвертах надпись «Лотти Карсон», ты рванул к ее обветшалой, изысканно украшенной террасе, которая, казалось, была построена специально для Лотти, а я ждала тебя, положив руки на изгородь, и смотрела, как ты молнией проделываешь путь туда и обратно. Ты за пять секунд перелез через железные кованые пики, о которые я, стоя в сумерках, охлаждала ладони, и пронесся через сад, заставленный фигурками гномов, доярок, мухоморов и Мадонн, которых ты обходил, словно соперников на матче. Ты промчался мимо бессловесных статуй, которые мне сейчас хочется швырнуть под твою чертову дверь с неистовым грохотом, хотя по саду ты летел совершенно бесшумно, со всей свирепостью, хотя в тот день мы почти все время хихикали, со всем равнодушием и презрением, хотя тогда я, затаив дыхание, напряженно следила, как ты заглянул к старушке в окно и, пожав плечами, вернулся ни с чем, так что мы все еще не были уверены, что это Лотти, и могли в этом убедиться только после проявки пленки. Потом мы по темным улицам долго ехали домой в пустом автобусе и страстно целовались на задних сиденьях, а водитель смотрел на дорогу, потому что ему до нас не было дела, а потом мы, прощаясь, целовались на остановке, и я сказала, что меня не нужно провожать до дома, чтобы мама не стала при тебе приставать ко мне с вопросами, где я, черт возьми, была. Ты перешел дорогу наискосок и крикнул «До понедельника!» таким голосом, словно только что выучил названия дней недели. Мы думали, у нас есть время. Я помахала тебе, но не смогла ничего прокричать в ответ, потому что наконец-то улыбалась так широко, как мне этого хотелось весь день, и весь вечер, и каждую секунду, что я провела с тобой, Эд. Черт, думаю, я любила тебя уже тогда. Я была обречена, как бокал, который неизбежно разобьется, как туфли, которые слишком быстро сносятся, как новая рубашка, на которой скоро появится огромное пятно. Эл, наверное, слышал эту обреченность в моем голосе, когда я разбудила его поздним звонком, и поэтому после всех моих «все в порядке, пустяки, прости, что разбудила, ложись спать, нет, все хорошо, я тоже устала, завтра созвонимся» сказал, что ничего по этому поводу не думает. Уже тогда. А что я, дурочка, могла поделать с восторгом от первого свидания и от твоих слов «Увидимся в понедельник»? Ведь я думала, что у нас полно времени, чтобы проявить пленку. Но этого так и не произошло. Непроявленная пленка оказалась в этой коробке раньше, чем мы успели увидеть те снимки, и вот поэтому мы и расстались.