А ведь отбор кандидатов на участие в этом шоу тенденциозен. Туда попадают и певцы с сильными голосами, и люди, одержимые манией величия, но не способные взять ни одной верной ноты. В результате телезритель словно получает с экрана сигнал: раз он тоже не может петь чисто, то должен сидеть дома на диване и смотреть передачу про «суперзвезд». Такой контраст между участниками создается в шоу намеренно. Среднестатистический кандидат всегда может чисто напеть тот или иной шлягер, но это лишало бы зрелище интриги, а фирмам звукозаписи было бы сложнее поддерживать у зрителей иллюзию, будто шлягеры попали на вершины хит-парадов не благодаря умелой рекламе, а потому, что они действительно лучшие.
Я выступаю на стороне непрофессионалов — тех, кто поет в церковных хорах, играет в любительских ансамблях и оркестрах, принимает участие в уличных праздниках. И пусть им не удается добиться идеального звучания, записать альбом и заработать большие деньги, они умеют тронуть своих слушателей до глубины души.
В прошлом человек не подвергался непрерывному звуковому облучению из телевизора и радио, музыка не настигала его в супермаркете и даже в лифте. Простой смертный практически не имел шансов услышать исполнителя мирового класса. Он сталкивался с музыкой только во время городских праздников и в храмах на церковных службах. Концерты в их современном понимании, когда музыка является целью мероприятия, стали устраивать, только когда появились специально предназначенные для этого помещения. Но музыка постоянно сопровождала человека в быту: мать убаюкивала ребенка колыбельной, по праздничным дням, на Рождество, например, люди пели песни, водили хороводы. То есть музыку одновременно и слушали, и исполняли, и так продолжалось из поколения в поколение.
Сегодня появились новые возможности, и мы за короткое время прослушиваем музыки больше, чем Бах, Моцарт или Бетховен за всю жизнь. Нам доступны произведения, созданные на протяжении пяти веков во всех частях света. В памяти моего компьютера хранится 21 тысяча записей, которые я могу послушать, просто щелкнув «мышкой». Существует целая индустрия, цель которой — не дать нам ни минуты прожить без звукового сопровождения, а юристы тщательно следят, чтобы никто не спел «Happy Birthday», не оплатив авторских прав. К счастью, это пока распространяется только на публичное исполнение…
Столь всеобъемлющее общение с музыкой не проходит бесследно для нашего мозга. Ведь самое обычное прослушивание — отнюдь не пассивный процесс: в мозгу формируется представление о том, как должна звучать музыка, и рождается ожидание новых, еще не известных созвучий.
Подобное происходит с ребенком, когда он учится говорить: малыш определяет в качестве правильных те звуковые комбинации и словосочетания, которые слышит чаще всего, — и они формируют его родной язык. Расширение словарного запаса и обучение грамматике происходит на основе того, что постоянно «на слуху». Точно так же мы усваиваем музыкальные правила.
Научные исследования позволяют сделать вывод: подобно тому, как в детском возрасте человечек начинает испытывать потребность учить язык, у него возникает желание слушать музыку. И это не просто хобби, как вязание или коллекционирование почтовых марок. Исторической науке пока неизвестна культура, в которой отсутствовало бы музыкальное искусство. Почему? Возможно, потому, что музыка играет положительную роль в процессе эволюции и даже дает преимущества в борьбе за выживание.
В этой книге приведены ответы, которые наука дает на подобные вопросы. Они вызывают протест у многих людей, прежде всего, у профессиональных музыкантов. Музыка для них глубоко иррациональна, и они убеждены, что ее сущность невозможно познать при помощи объективных научных методов. Исследователь музыки Дэниел Левитин, разрабатывающий в лаборатории университета Макгилла в Монреале естественно-научные темы, пишет: «Возможно, мы столкнулись с великой тайной, разгадать которую полностью не удастся никогда, — тайны творения чего-то живого, прекрасного, могущественного, понятного, но неуловимого». Он ссылается на религиозного философа Алана Ваттса, который говорил об ограниченности научного метода и сравнивал его с естествоиспытателем, который изучает особенности реки, черпая из нее воду ведром. «Но разве ведро с водой — это река?» — вопрошал Ватте.