– Нет. С февраля.
– Тогда мне нет дела до этого.
Ее губы чуть приоткрылись, лоб прорезала морщинка недоумения. Он знал, она не понимает его, не может понять. И никогда не поймет того, чему научил его опыт нескольких военных лет.
Он погладил большим пальцем ее ладонь.
– Ты поступила так ради Ирландии?
– Да.
– В таком случае как ты могла подумать, что это оттолкнет меня? – Он поднес ее руку к губам. – Меня пугает лишь то, что ты подвергала себя такому риску. И обижает твое недоверие. Ты не сказала мне правды даже перед лицом угроз Джарвиса. Но моя любовь к тебе не стала меньше, Кэт. Такого никогда не произойдет.
Слеза выкатилась из уголка глаза и тихонько поползла по ее щеке.
– Я не заслуживаю такой любви, – прошептала она. – Такой преданности.
Он с нежностью, но невесело улыбнулся.
– В таком случае мне придется посвятить всю жизнь тому, чтобы убедить тебя в ней. Объявление о нашей помолвке появится в утренних газетах.
Тень пробежала по лицу женщины.
– Значит, тебе придется сделать это сегодня вечером.
– Сделать что?
– Рассказать обо всем твоему отцу.
ГЛАВА 43
Густой туман, который пришел ночью, принес с собой острый щекочущий запах ближних свежевспаханных полей и соленый воздух дальнего Северного моря. Зайдя к отцу на Гросвенор-сквер и узнав, что графа Гендона нет дома, Себастьян – одинокая целеустремленная фигура – пошел пешком по шумной Сент-Джеймс-стрит. Вечерняя улица на всей протяженности звенела цоканьем копыт, смехом мужчин в смокингах, прогуливающихся по аллеям соседнего парка или окликающих друг друга из проезжающих экипажей. Себастьян зашел в первый попавшийся на пути клуб, затем в следующий и так во все подряд, пока не отыскал отца мирно сидящим в библиотеке «Уайтс» – а раскрытая книга на одном колене, стакан бренди на столике.
Себастьян помедлил, задержавшись в дверях и глядя на отца. Тот сидел, низко склонившись над книгой, отдав все внимание чтению. Гендона не интересовали Платон и Плавт, Еврипид и Вергилий, но он испытывал глубокое уважение к трудам римских государственных мужей от Цицерона и Плиния Старшего до Юлия Цезаря и часто проводил вечера за чтением их произведений. Сейчас, сидя в мягком полукруге света, очерченном масляной лампой, граф напомнил сыну картинку из детства, из тех лет, когда братья были еще живы, а мать не исчезла из их мира.
Вспомнив те дни, Себастьян ощутил, как разрастается боль в груди, и тяжело вздохнул. Боль не исчезла. Отношения между графом Гендоном и его единственным оставшимся в живых сыном всегда были достаточно напряженными. Но в них – под обидами, отчужденностью и взаимным недовольством – любовь Себастьяна к отцу не угасала.
И сейчас, имея огромный груз сожалений и не меньшую тяжесть сочувствия, Себастьян, ступая по ковру, пошел к отцу.
– Отец, прошу вас, пойдемте со мной. Есть один вопрос, который нам необходимо обсудить.
Подняв глаза, Гендон встретил взгляд сына, минуту смотрел на него, затем, заложив книгу закладкой, встал.
– Сейчас. Только надену пальто и возьму трость.
Шагая бок о бок, они направились вдоль тротуара, залитого светом уличных фонарей, храня настороженное молчание.
Наконец Себастьян заговорил:
– Я хотел лично объявить вам, что послал уведомление в «Морнинг пост».
Взгляд отца устремился на него, и по сузившимся глазам, по его внезапно окаменевшей челюсти Себастьян понял: отец догадался, о чем он ведет речь.
Когда Гендон заговорил, его голос прогремел таким взрывом, что шарахнулась шедшая рядом лошадь.
– Разрази тебя Господь, Девлин! Не говори мне, что вправду сделал это.
– Пока нет. В понедельник в семь вечера, в соответствии с особым разрешением. Я не жду ваших благословений, но хотел бы, чтобы вы, отец, примирились с фактом.
– Примирился? – усмехнулся Гендон. – Никогда! Себастьян взял себя в руки, стараясь говорить как можно спокойнее.
– Это все равно произойдет, дадите вы свое согласие или нет. У вас нет возможности помешать мне.
– Клянусь всем святым, я лишу тебя наследства. И ты получишь от меня только то, что унаследуешь по закону, – титул и поместье.
– Я этого ждал.
– И решился, дьявол тебя забери?
Себастьян поднял глаза и глянул в потемневшее, искаженное гневом лицо отца.
– Отец, вы могли бы меня уважать, если бы я отступил перед лицом подобных угроз?
Рука Гендона застыла, судорожно сжимая набалдашник трости. Но через мгновение, к удивлению Девлина, черты его лица разгладились. Словно прибой отпрянул от берега, оставив на песке питавшие его обиду и разочарование.