Себастьян, прищурившись, разглядывал темные, гнетущего вида стены тюрьмы.
– Но теперь, когда пропал сын Аткинсона? Повлияет ли этот факт на освобождение мистера Форбса?
Магистрат вздохнул.
– Боюсь, что нет. Мистер Рид, в частности, совершенно уверен, что исчезновение молодого Аткинсона не снимает подозрения с Форбса относительно его участия в предыдущих убийствах.
– Это просто бессмысленно!
– Но не противоречит законам. Благодаря вашему гениальному расследованию следствию стало известно, что мистер Форбс имел сильный мотив к совершению этих убийств, и я не думаю, что сей джентльмен обладает неопровержимым алиби на те ночи, когда они были совершены.
Себастьян мрачно выругался.
– А что делается для того, чтобы найти пропавшего мальчика?
– Насколько мне известно, Боу-стрит послала двадцать агентов с заданием прочесать всю округу, где находится поместье Форбса.
– Чертовы идиоты! Его там нет.
– Оказалось, что так.
Себастьян нашел Брендона Форбса сидящим за письменным столом в углу довольно вместительной камеры, маленькое окно которой выходило на улицу. Грохот ключа, отпирающего замок на двери, заставил того поднять голову. При виде Себастьяна Форбс негодующе воскликнул:
– Полагаю, это вас я должен благодарить за то, что оказался здесь!
Тот наклонился, переступая порог, подождал, пока надзиратель запрет за ним дверь. Для тех, кто располагал средствами, Ньюгейтская тюрьма могла предложить массу удобств – более комфортабельную камеру, менее жесткое ложе, обед из ближайшей харчевни. Но ее атмосфера, сочившаяся зловонием экскрементов, затхлостью сырости, горем, оставалась отвратительной, а неотвязная угроза виселицы незримо маячила перед глазами узников.
– Некоторым образом, да, – признал Себастьян. Форбс перестал писать и отложил в сторону перо. Тот добродушный здоровяк, которого он видел прогуливающимся по лугам собственного поместья в Хертфордшире, исчез. Сейчас перед Себастьяном сидел бледный испуганный человек.
– Вы тоже думаете, что это сделал я? – спросил Форбс – Что я убил этих молодых людей?
– Нет.
– Почему вы так считаете? Ведь кто-то же убил их? Арестовав меня, полиции удалось связать концы с концами.
– Не все концы связаны. Сегодня утром пропал сын Аткинсона, Энтони.
– Но это мог сделать соучастник, так мне объяснили, по крайней мере. Кто-то похитил мальчика, чтобы заставить власти счесть меня невиновным.
– Я так не думаю.
Форбс встал из-за стола и подошел к окну.
– На этом плацу вешают преступников, вы знаете, наверное? Тех, кому вынесен смертный приговор. Прямо здесь, перед зданием тюрьмы. Вы когда-нибудь присутствовали при повешении?
– Да.
– Однажды я видел это. В Сент-Олбансе, когда был еще мальчишкой. Отец взял меня туда, несмотря на возражения матери. Какой-то парень стибрил штуку ткани из лавки. Мне тогда было всего лет десять, и, по-моему, он был не намного старше. Его и вздернуть толком не сумели, парнишка умирал не меньше пятнадцати – двадцати минут. Палач схватил его за ноги и стал тянуть вниз, чтоб сломать ему шею. Но даже это не помогло. Он медленно задыхался. Очень медленно.
– Я не допущу, чтобы вас приговорили к смерти, – сказал Себастьян.
Кривая ухмылка искривила рот Форбса.
– Надеюсь, вы простите меня, если я выражу вам недоверие.
Себастьян не сводил глаз с бескровного, осунувшегося лица.
– Нет ли еще чего-нибудь, что вы можете мне рассказать о своем сыне? Что, возможно, помогло бы нам.
– Нет.
– Как вы считаете, может существовать человек, который испытывал бы желание отомстить за смерть вашего сына?
Форбс еще больше побледнел, и Себастьян понял его страх. Несчастного отца испугала мысль, что подозрение падет на его старших сыновей, того, который учился в Кембридже, и второго, который помогал отцу управлять поместьем.
– Нет! – выкрикнул он.
– Я не о них говорю.
Форбс подошел к кровати, сел на край, сцепил повисшие плетьми руки, голова его опустилась на грудь. Через некоторое время до Себастьяна донесся его глухой голос:
– Возможно, кое-кто… – Он замолчал, потом тяжело сглотнул и продолжил: – Видите ли, Гедеон, собственно говоря, не мой ребенок. Я, конечно, вырастил его и относился к нему всегда как к сыну и, знает Бог, любил его как родного. Но он не плоть от плоти моей.
– Что?
Форбс уставился на каменный пол под ногами, щеки его слегка окрасил румянец.