— Образованный человек может с определенными допущениями соизмерить свою жизнь с канонами церкви, а воспитанный в советской школе испугается многочисленных запретов и не придет в храм. Церковь замечает эту проблему?
— У меня нет рецепта для ее решения. Дело в том, что у нашего поколения нет права на церковные реформы. Был такой анекдот. Армянскому радио задают вопрос: сколько дипломов надо иметь, чтобы считаться интеллигентным человеком? Ответ был такой: нужны три диплома о высшем образовании: дедушкин, папин и свой собственный. Нечто подобное есть и в церковной жизни. Чтобы стать по-настоящему церковным человеком, нужно иметь эту преемственность поколений. Каждый из нас несет в себе след этого перелома от атеизма к вере и шарахается из крайности в крайность. И наши дети за это будут еще отвечать. Я несколько раз слышал такие истории от молодых священников: «Вот перед нашим старшим ребеночком мы виноваты, мы ему детство сломали. Когда в церковь пошли, не могли еще всерьез сориентироваться. Кто-то нам сказал, что сказки — это страшный грех, язычество. И поэтому мы ребенка воспитывали только на житиях святых. А вот когда второй родился, мы уже поумнели, воцерковились и поняли, что мир сказок и чудес ребенку нужен». Так что наши дети, дети неофитов тоже будут расплачиваться. А вот наши внуки будут чувствовать себя в церкви как в отеческом доме. И у них будет право что-то менять. У нас его нет. Мы можем только думать на эти темы. Должны думать.
Детям мы должны передать Церковь, которую мы не искалечили нашими реформами, и опыт наших мыслей о том, как, кто и что мог бы переменить в Церкви. Например, нашим детям (семинаристам) полезно было бы с карандашем в руках, с возмущением и с сокрушением прочитать книгу священника Сергия Желудкова «Литургические заметки».
- Как вы относитесь к опыту отца Георгия Кочеткова по русификации службы?
- Мне кажется странным, что сторонниками перехода на русский язык в богослужении порой являются пастыри тех приходов, где преобладает гуманитарная интеллигенция. Действительно, богослужебная комиссия Поместного Собора 1917-1918 годов предложила: “В целях приближения нашего церковного богослужения к пониманию простого народа признаются и права общерусского языка для богослужения”[78][78]. Как видим, речь идет о “простом народе”. И если бы храм в районе ЗИЛа решил перейти на русский язык и на упрощенное богослужение - это было бы понятно. Но зачем же заниматься упрощенчеством ради общины, состоящей из “доцентов с кандидатами”? Получается очевидная излишность. Русифицированность, облегченность богослужений должна быть очень временной, чтобы именно и лишь на первых порах облегчать людям усвоение того, что они в теории узнают на уроках. Но странно совмещать высокоинтеллектуальные игры в приходских лекториях с упрощенным богослужением. Ведь нельзя читать одновременно годичный курс по символике православной иконописи и при этом храм украшать комиксами. И комиксам есть свое место, и детскую Библию можно дать не только ребеночку. Но нелогично предлагать упрощенную службу прихожанам, которые только что прослушали фундаментальный курс по символике и истории богослужения.
- Предложения все же начать перемены в церковном богослужении оставляют Вас равнодушным? Это ведь уже не только внутриприходские разговоры. Об этом уже нередко говорят и на страницах прессы…
- Дня не проходит, чтобы кто-нибудь из журналистов[79][79] не отчитал ”моду ходить в православные храмы”. На деле ”мода” на православие уже давно улеглась. Напротив, декларирование своих претензий к Церкви уже с 1991 г. стало “хорошим тоном” в столичной журналистской среде. Действительно, нехорошо, если человек, в душе оставаясь атеистом, из каких-то посторонних по отношению к вере соображений позирует в храме со свечкой в руках. И в самом деле — плохо, что для миллионов людей зайти в храм и поставить свечку есть некий чисто внешний ритуал, отнюдь не мешающий им уже к вечеру с головой окунуться в гороскоп и магию. Но сам-то этот тип всеядного и духовно примитивного обывателя сформирован разве не самими публицистами? Не газеты ли ежедневно нам твердят, что все “духовные пути” хороши? Не телевидение ли с утра до ночи уверяет русских людей, что православие и магия — близнецы-братья? Нынешняя журналистика лишь плодит свое собственное религиозное безвкусие — а затем, случайно увидев себя в зеркале, громко возмущается — никакой, дескать, серьезности у людей в решении духовных вопросов!
78
[78] Доклад “О церковно-богослужебном языке” // Христианский вестник. №3-4, 1994, с. 12.
79
[79] Да, да, слово “журналист” для меня стало уже ругательным. Поразительное совмещение безграмотности, апломба и какой-то нутряной, необъяснимой неприязни к православию — вот что характерно для большинства журналистов, касающихся церковных тем. Два примера: “Когда Библию переводили с иудейского, якорный канат почему-то приняли за слово "верблюд". И до сих пор тот верблюд лезет в игольное ушко” (Татьяна Рессина. Сосите и обрящете... // Московский комсомолец. 2.6.1996). Новый Завет переводили ни с какого не с “иудейского”, а просто — с греческого. И совсем не очевидно, что именно “якорный канат” спутали с “верблюдом” (именно в греческом, а никак не в “иудейском” языке эти слова действительно блмзки по звучанию). Просто в Иерусалиме были таможенные врата, сделанные столь узкими, что пройти через них мог лишь разгруженный верблюд. Погонщик не мог не снять с верблюда поклажу, и таможенники могли осмотреть ее на земле. Эти врата и назывались “игольным ушком”. А вот памятный нам Константин Кедров: “На каком языке апостолы запечатлели слова Учителя, неизвестно. В любом случае был неизбежен перевод с арамейского на греческий, с греческого на старославянский, со старославянского на древнерусский, с древнерусского на церковнославянский; с церковнославянского на русский. Если же учесть, что сам русский язык сформировался лишь в XIV веке, спустя 1400 лет после рождения Христа, то можно понять, насколько трудно переводить сразу с нескольких уже умерших языков: с арамейского, с древнегреческого, со старославянского, с древнерусского, наконец, с церковнославянского” (К. Кедров. Люби ближнего, как самого себя и через 2000 лет. Впервые осуществлен научный перевод четырех евангелий на русский язык // Известия. 1.6.96). Неужели Кедров считает, что синодальный перевод Библии выполнен с церковнославянского? Ну зачем же всех считать такими неучами, незнающими греческого языка? А уж за путаницу со старославянским, древнерусским и церковнославянским языками пусть этого неуча, подписывающего свои тексты “доктор философских наук”, скальпируют филологи.