«В Моулмейне — это в Нижней Бирме, — пишет Оруэлл в начале своего эссе „Как я стрелял в слона“, — я стал объектом ненависти многих людей; с того момента моя персона уже никогда не имела столь важного значения для окружающих. В городе, где я занимал пост окружного полицейского…»[10] Прелестное совпадение — топоним Моулмейн также фигурирует в первой строчке «По дороге в Мандалай», прекрасного и не перегруженного смыслами стихотворения Киплинга, полного имперской ностальгии. («Там, где пагода в Мулмэйне сонно смотрит на залив/Знаю, есть одна девчонка, что вздыхает, полюбив»)[11]. Однако в оруэлловском описании нет романтики; он явно опасается, что опыт службы копом превратит его в садиста или бездушную машину. В эссе «Казнь через повешение» он описывает гнетущую абсурдность казни и пугающую наигранность шуток из репертуара висельного юмора; честность Оруэлла заставляет его сознаться, что и он присоединился к пустоголовому веселью. В «Как я стрелял в слона» Оруэлл дает короткую зарисовку имперской ментальности с самой омерзительной ее стороны:
«Уже тогда я осознал, что империализм есть зло и чем скорее я покончу со службой и распрощаюсь со всем этим, тем лучше. Теоретически и, разумеется, негласно я безоговорочно вставал на сторону бирманцев в их борьбе против угнетателей-англичан. Что же касается службы, то к ней я питал столь лютую ненависть, что, наверное, даже выразить не смогу. На такой должности вплотную сталкиваешься со всей грязной работой имперской машины. Скорчившиеся бедолаги в клетках вонючих камер предварительного заключения; посеревшие, запуганные лица приговоренных к длительному сроку; шрамы на ягодицах мужчин, подвергшихся избиению бамбуковыми палками, — все это вызывало во мне нестерпимое, гнетущее чувство вины».
Эта личная неприязнь, это смятение собственного духа никоим образом не перерастали в симпатию к «туземцам», которые превращали работу Оруэлла в каторгу, как только у них доставало для этого сил; и мысль о том, что поспешность, с которой он оставил службу, объясняется страхом свыкнуться с этим противоречием, представляется по меньшей мере не лишенной оснований. Флори, главный герой более позднего романа, «Дней в Бирме», за образом которого угадывается задыхающаяся от зноя вселенная банановых республик Грэма Грина, которая увидит свет лишь спустя несколько лет, вынужден жить в «комически бездарном, бесплодном мире. Мире, где сама мысль под цензурой… Свобода слова немыслима… потайной бунт разъедает, как скрытая болезнь. Живешь сплошной ложью»[12]. Вне всякого сомнения, мы видим яркий прообраз Уинстона Смита из «1984», без преувеличений, что подтверждается воспоминаниями Кристофера Холлиса, друга и современника Оруэлла, который навестил его в Бирме в 1925 году, где застал своего товарища, погруженного в высокомерные размышления в духе банального принципа закона-и-порядка: «Он из кожи вон лез, чтобы быть хорошим имперским полицейским, объясняя, что все эти теории об излишней жестокости и запрете телесных наказаний очень хороши для частных школ, но совершенно не работают с бирманцами».
Четыре года спустя на страницах парижского издания Le Progrus Civique появилась написанная неким Э. А. Блэром статья под французским заголовком ‘Comment on exploite un peuple: L’Empire britannique en Birmanie’ («Как эксплуатируется нация: Британская империя в Бирме»). Эту статью вполне справедливо можно было бы характеризовать как бесстрастный деловой отчет: она начиналась с подробных описаний топографических и демографических особенностей страны и продолжалась доскональным изучением методов, практикуемых колониальной державой для того, чтобы как липку ободрать бирманцев, отобрав у них и природные ресурсы, и плоды их собственного труда. В общей сложности это было исследование срежиссированной экономической отсталости, тех средств, с помощью которых сырьевые запасы одной страны обеспечивают индустриальный прогресс другой. Но кто-то, возможно, расслышал появление в статье другого мотива: острого и печального интереса автора к покорности и пассивности жертв, которые ничего или почти ничего не знали о мире больших денег, путь в который для их нации был закрыт.
Эта статья была последней из серии эпизодически печатавшихся в прогрессивной парижской прессе материалов под именем «Э. А. Блэр», его настоящим именем — так его звали в Итоне, так его звали в полиции Бирмы, — от которого он не отказывался вплоть до появления в 1933 году повести «Фунты лиха в Париже и Лондоне», подписанной «Дж. Оруэлл». Самая первая заметка этого цикла, опубликованная еженедельником Monde Анри Барбюса, представлявшим собой культурно-литературную трибуну коммунистической партии Франции, разбирала проблему цензуры в Великобритании. Эта заметка, будучи детальным исследованием поставленного вопроса, содержала, помимо прочего, одно любопытное умозаключение. Британские власти, писал «Э. А. Блэр», не придерживались столь строгих нравов, как пуритане, и не видели особой необходимости в цензуре вплоть до укрепления в обществе протестантской и капиталистической этики. Довольно заурядная мысль даже для того времени, но важно то, что в ней проскакивает будущий непреходящий интерес к тому, как связаны между собой власть и подавление сексуальности (и нельзя сказать, что эта тема отсутствует в раздумьях его героя Флори в душном воздухе «Дней в Бирме»).
11
Пер. В. Луккарева. «Мулмэйн» — поэтическая передача старого названия Моламьяйна — Моулмейн, которое, естественно, использует и Оруэлл.