Разумеется, эти поиски не прошли безрезультатно. Мастера, изучавшие работы итальянских предшественников, обнаружили, что итальянцы еще до того, как склеить корпус скрипки, настраивали на определенные ноты верхние и нижние крышки скрипичной коробки — деки. Если слегка постучать по такой деке, а еще лучше провести смычком, она издаст определенный звук.
Скрипку настраивали без струн. А когда на такую скрипку натягивали струны, деки как бы отзывались на пение струн; звучит не только струна, но и вся скрипка.
Но главная тайна, конечно, не в этом.
Современные мастера давно уже поняли, что секрет Страдивари принадлежит лишь самому Страдивари и умер вместе с ним, потому что заключался он в тонкой музыкальности и великолепном слухе великого мастера.
Дело в том, что настоящий мастер слышит, как звучит его скрипка еще... до того, как он ее сделает. Он слышит звучание будущей скрипки внутренним слухом и стремится сделать скрипку, которая звучала бы именно так. И как композитор, создающий под наплывом разных чувств и настроений разные произведения, все же остается самим собой, так и великий скрипичный мастер, создавая разные скрипки из разных кусков дерева, всегда остается на высоте своего искусства. Он никогда не удовлетворится работой «как получится», он сто раз переделает скрипку, пока не добьется своего. Но мастер не просто «выдумывает» звук для своего инструмента. Что такое звук скрипки? Сама по себе она ведь не звучит. Она звучит, когда на ней играют музыканты, скрипачи. И каждый из них слышит тоже по-своему. Один любит звук мощный, насыщенный, другой играет звуком изящным, грациозным. Когда-то скрипачи играли ровным «белым» звуком, без вибрато. А вибрато — это быстрое колебание пальца на струне, благодаря которому получается звук трепетный, волнующий, теплый, как человеческий голос. В наши дни не встретишь скрипача, который не пользовался бы этим приемом, а в старину это считалось неприличным. И полным звуком в давние времена на скрипке не играли.
Но великий итальянский скрипач Никколо Паганини показал, что на скрипке можно играть музыку страстную, волнующую, глубокую. Звучание скрипки Паганини заставило горячо биться сердца других великих музыкантов — Ференца Листа, Роберта Шумана, Фридерика Шопена, Гектора Берлиоза. Это было звучание новое, дотоле неслыханное. И чтобы передать страстность новой музыки, Паганини нужна была именно скрипка итальянского мастера, звучащая мощно и ярко.
Так вот в чем секрет! Создавая свои инструменты, великие итальянские мастера готовили их для серьезной и прекрасной музыки, а не просто для того, чтобы развлекать публику сладкозвучием. Они были настоящими творцами, «компози-торами» скрипок, создавая их так, как создают свои творения выдающиеся композиторы. И мы должны понять, что голос скрипки — он не сам по себе. Главное, годится он или не годится для того, чтобы рассказать о том, что волнует композитора, артиста-скрипача и тех, для кого они создают музыку. То есть звук скрипки, как и любого другого музыкального инструмента, должен быть гибким, выразительным и разнообразным, чтобы передавать как можно больше чувств и настроений. Этим и отличаются лучшие итальянские скрипки.
Ну а теперь вернемся к роялю.
Рояль — инструмент сравнительно молодой. А история его появления на свет длинна. Можно сказать, она началась в тот момент, когда появилась первая в мире струна. Без струн не было бы рояля. И, как это ни странно, громадный могучий рояль— дальний родственник скрипки.
Но первым музыкальным инструментом, от которого, как считают историки, ведет свою родословную рояль, был ныне всеми забытый монохорд. В переводе с древнегреческого слово это означает однострун.
Мы уже говорили об опытах Пифагора, о том, что он имел дело со струнами. Так вот монохорд был сооружен им как раз для таких опытов. Это был не музыкальный инструмент, а прибор. И действительно, много ли наиграешь на одной струне, натянутой на прямоугольный ящик!
Монохорд был по конструкции очень прост. Вдоль длинной коробки была натянута струна, а под струной была подвижная подставка. Пифагор, проводя свои опыты, двигал эту подставку, останавливая ее под струнами в разных местах. Струна при этом как бы делилась на две части — равные или неравные. Если подставка стояла точно посередине, то части получались одинаковые и, конечно, звучали одинаково. А если подставка сдвигалась, то отрезки струны получались разные и звучали — один выше, а другой ниже.