Но на самом деле в жизни все наоборот. Нищета голодного человека не рождает ни духовности, ни любви к отечеству. Наблюдая за жизнью кошек, я обнаружил, что как только проблема желудка решена, вся их кошачья жизнь наполняется любовью. Моя Муся в Москве целый день со своей дочкой, больной красавицей Конфеткой, облизывают друг друга. А дочь Конфетки, Чернушка, которая вернулась ко мне после смерти своей хозяйки и о которой мама и бабушка забыли, очень переживает, что ей некого целовать, и она периодически хватает мою руку, когда приходит ко мне на письменный стол, и начинает ее облизывать точно так, как Конфетка облизывает свою счастливую маму Мусю. И только на шестой год после возвращения ко мне домой Чернушка добилась от своей бабушки Муси права лежать рядом с ней и так же страстно ее облизывать. А несчастный Барин может заснуть только тогда, когда своим телом или лапой хоть немного может прикоснуться ко мне. У Кати – свои способы демонстрации мне любви и благодарности: она, как правило, лежит рядом со мной, когда я читаю книги, работаю над текстом. Тогда она подходит ко мне, смотрит мне в глаза и несколько раз своим носом ударяет меня в нос. Или же, когда Барин, как всегда, уходит на улицу в 2 часа ночи, она ложится ко мне в постель, подползает к моей голове и лижет мои уши. Вот такова тайна общения между кошкой и человеком, тайна любви, которую мы порой не видим, но которая пронизывает весь мир, все живое. И она, эта тайна, куда глубже, чем тайна Галактики, которой мы так много уделяем внимания. А агрессия и злоба у тех несчастных бездомных кошек, которых я кормлю три раза в день у себя на балконе: здесь уже изголодавшаяся мать отталкивает от кормушки своих котят. Правда, коты, как ни странно, даже если голодные, уступают корм малым котятам. И отсюда – главная мысль моих статей, которые вошли в эту книгу: не будет голодный, злой от нищеты русский человек ни патриотом, ни богобоязненной личность. Ведь религиозное чувство несовместимо с жестокостью дикого русского быта. Я собрал мысли русских мыслителей на этот счет в одной из своих статей. Надо вообще осознавать, что, по-моему, недостаточно осознает руководство нынешней России: внешняя политика, которая ведет к обнищанию населения, даже к медленному обнищанию, при всех своих внешних достижениях может привести к очередной, на этот раз – последней катастрофе. Мы не хотим помнить ни об уроках 1917 года, ни об уроках 1991 года.
И теперь вы поймете, почему в последние годы, благодаря философии жизни, о которой мне рассказали бездомные кошки, мне стал ближе всех русский мыслитель Василий Розанов, единственный, кстати, русский философ, который связал божественное с живым, защитил живое, защитил жизнь, защитил право русского человека на радости обыденности, защитил право русского человека на достойную, сытую, счастливую жизнь. Я повторяю, что он стал близок мне прежде всего тем, что он страстно, до конца жизни, даже умирая, доказывал, что человек не может ни при каких обстоятельствах быть «средством».
Защита обыденности, достойной человека жизни, «материальной обеспеченности» есть уже у Семена Франка в «Вехах». Не будет никогда достойной жизни в России, учил нас Семен Франк, пока русские люди, и прежде всего интеллигенция, не поменяют свое отношение к «богатству», не покончат со своим болезненным отношением к аскетизму. «…Чтобы созидать богатство, – писал Семен Франк, – нужно его любить… Понятие „богатство“ мы берем здесь не в смысле лишь материального богатства, а в том широком философском его значении, в котором материальная обеспеченность есть лишь спутник и символический показатель духовной мощи и духовной производительности»[5]. Но особенность В. Розанова в отношении достатка в жизни состояла в том, что он ставит вопрос более широко, ставит вопрос о самоценности живого, о ценности бытия человека. Василий Розанов защищает обыденность как «материальную обеспеченность», которую так ненавидели мыслители дворянского происхождения – и Герцен, и Бердяев. В. Розанов связывает «обыденность», в том числе и любовь мужчины к женщине, семью, с божественным, пытается придать всем этим проявлениям «живого» сакральный характер. В этом смысле, как обращал внимание Петр Струве, Василий Розанов является последователем Спинозы. Речь идет, как у Спинозы, «о принятии всего мира, любви к миру такому, каков он есть»[6]. И, кстати, эта оценка Петра Струве философии Василия Розанова говорит о том, что, с его точки зрения, в этой характерной для Розанова сакрализации мира, который есть, сакрализации, которая вызывала протест у Николая Бердяева, нет не только, как говорил Бердяев, «отрицания метафизики», а, напротив, есть «одно из самых замечательных отношений метафизики к миру, какое только можно констатировать в истории человеческой мысли»[7]. Все это говорит о том, что, строго говоря, в этом отношении к миру, в этом враждебном отношении к русскому мессианизму, русскому революционизму Василий Розанов был очень близок «веховцам», был близок прежде всего Семену Франку и Петру Струве.
6
Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде) / История в материалах и документах (1907–1909). – М.: Русский путь, 2009. С. 164.