И всё это несмотря на то, что работал с ними методом аутотрансового их погружения в собственное подсознание, не беря на себя ничего с их энергетических структур. Но настоящего духовного настроя их не было.
Потом, много раз, я буду испытывать после каждой встречи с проблемными семьями разного рода недомогания и ухудшения здоровья, но это первое серьезное испытание стало для меня тем пусковым крючком, который привел в действие мои мысли о недопустимости в некоторых случаях определенных и уже хорошо себя зарекомендовавших до того приёмов исцеления. Особенно при работе с целой семьей. Я стал искать другие способы.
С годами я стал все дальше и дальше отходить от чистого целительства, все меньше и меньше брать на себя с больного его страданий, и постепенно у меня сформировался подход, в какой-то мере, но, думаю, что в значительной, защищающий меня от вредных влияний моих подопечных.
Я стал сопровождающим. Я понял, что человек пассивный — самый сильный вампир. Он имеет страстное желание исцелиться за счёт кого-то. Его пассивность сама уже говорит о том, что он недуховен, а значит, он не соблюдает правила, согласно которым нельзя сбрасывать свои неприятности на других.
В этом он выступает настоящим агрессором и в своей жестокости к людям может принять самые жалкие формы личности, вплоть до юродивого, инвалида, нищего. Жалкая форма, которую напяливает человек на себя, часто говорит о его презрении к окружающим, о его желании жить без уважения других, о его агрессии.
Личности моих подопечных стали интересовать меня больше, чем их заболевания. Я стал откликаться на личные просьбы и почти перестал делать то же, если за кого-то просили родные или знакомые.
Я задумался над тем, а существует ли вообще граница помощи другому человеку, в том числе и больному? Не оказываем ли и мы, целители и сопровождающие, излишнего влияния, когда выступаем в роли добровольного помощника в здоровье? И что это такое — излишнее влияние? Ведь без влияния вообще на исцеляемого или подопечного не может быть никакой серьезной помощи у целителя. Врач тоже обязан расположить к себе пациента.
Может быть, мне повезло и я, пройдя в неволе школу жестокого обращения с людьми и на своей шкуре испытав эту жестокость, пришел к некоторым существенным, как я понял, выводам, основным из которых был вывод о том, что, вообще говоря, мало кому так уж необходима именно серьёзная помощь. Главные недостатки этих больных людей — их невежество, паника, слабость духа и излишняя доверчивость.
Самое серьезное в медицине — это, видимо, хирургия и реанимация, то есть то, что делается без вмешательства страждущего. Да и то, как явствует из воспоминаний вернувшихся к жизни, от поведения человека, даже находящегося в бессознательном состоянии, зависит многое в том, встанет или нет он с больничного одра.
Но, парадоксально, поведение человека на том свете или в беспамятстве определяется все той же его грамотностью в вопросах собственного здоровья и собственной жизни, которую он вёл в сознании.
В своем стремлении быть здоровым человек, прежде всего, должен проснуться от спячки, от автоматичности своего бытия, чтобы выйти на новый уровень понимания. А проснувшись, человек сам, автоматически же, станет вбирать в себя новые более высокие смыслы жизни, чем те, которыми он жил до того.
Автоматичность нашей жизни не просто убаюкивает, как принято считать, — она является мощным внушающим фактором, стандартизатором ситуаций, даже тогда, когда они требуют далеко не тривиальных решений. Автоматичность поведения в мире, где надо проявлять игровой героизм, самый лучший гипнотизёр.
Свою задачу я определил как помощь людям, попавшим в беду, в первую очередь, как помощь в осознании происходящего с ними. Как часто стало получаться исцеление от одного часового разговора по душам! Никаких манипуляций руками, никаких заговоров, никаких погружений, тех, которые приводят к сильным измененным состояниям. Но сам разговор — это погружение в Океан Смысла Жизни.
Вот так с большой буквы я определяю ту помощь людям, которая становится эффективной для них. Конечно, в особых случаях я провожу и глубокое погружение, и обучение, и даже влияю на духовное воспитание человека.
Да, я испытываю напряжение, иногда возвращается всё то же состояние недомогания. Конечно, в таком контакте я менее защищен, чем когда провожу бессловесные занятия, — в силу своей раскрытости. Но, как правило, подобные беседы несут в себе значительный духовный потенциал, который и помогает мне самому сохранить мою целостность в неприкосновенности.